"Юрий Владимирович Давыдов. Смуглая Бетси, или Приключения русского волонтера" - читать интересную книгу автора

прозаизм: Василий Никитич блевал. Мука мученическая! А семилетнего Феденьку
качка миловала. Отец, морщась и охая, приговаривал: "Ты на корабле, что деды
твои на облучке".
В ту пору не держал я обиды на купца Каржавина. Это уж потом, в
Кронштадте, не только обиделся, но и порицал сурово. А тогда... Тогда он был
мне симпатичен - представитель молодой российской буржуазии. Я ж на школьной
скамье усвоил - буржуазия прогрессивнее феодалов. Ну вот, и был мне приятен
этот Василий Никитич Каржавин.
Приписанный по рождению к московской ямщине, он ямскую повинность не
отбывал. Год от году шел в гору. Вломился в питерскую первогильдейщину и
возмечтал: "Очень меня к себе заморский торг волочет!" Смиренники возражали:
"Помышления за морем, ай смерть-то за плечами". Василий Никитич, смеясь,
отвечал, что думать о старухе с косой страшнее, нежели помереть, не думая о
ней, и что, какие бы ни были помышления, от этой старухи все равно не
отвяжешься.
На титуле приходно-расходных книг купечество выводило жирно: "Г. Б." -
господи благослови. Благословясь, вертелось мелким бесом. Василий Никитич
ругался: "Ты в бочки с солониной копыта пихаешь! Какой же тебе кредит!"
Другого вразумлял, опаляя темными горячими глазами: "Была у тебя мошна, что
баба на сносях, да вдруг и проторговался до лопанцев. Отчего так? Понятия о
генеральной коммерции нету! Ты, я, он - дробь, булавки. Иная песня -
компанейски!"
У Василия Никитича был дальний прицел: учредить компанию с оборотом в
пять-шесть миллионов; завести конторы в Гамбурге, Лондоне, Амстердаме;
просить Адмиралтейскую коллегию - устройте за наш счет штурманскую школу,
учите мужицких ребятишек навигации, а мы уж взбодрим славный купеческий
флот, которому порадовался бы и царь Петр.
В этих мечтах-помыслах слышу отзвук ямщины. Его предки называли
дорожные версты поприщем. Стреляя ременным кнутом, гаркали: "Дуй по пеньям -
черт в санях!" Василию Никитичу поприще в морях распахивалось. Не кнут
стрелял, а корабельная пушка, возвещая отплытие. Не кони роняли мыло, а
форштевни срывали пену гривастых волн.
Он свечи палил дюжинами, сочиняя проект генеральной российской
торговли. Другой проект - личный, семейный - клонился к тому, чтобы дать
первенцу европейское образование да и пустить по коммерческой линии. И вот,
прихватив кое-какой товар, повез Феденьку в город Лондон. Повез, не спросясь
дозволения властей.
В устье Темзы распогодилось. Тонко и четко прочертились корабельные
мачты. Дегтем пахнуло и мокрыми канатами. Быстро, кратко струились узкие
вымпелы. И влажно блестели лопасти весел, гребцы на баркасах были
здоровенные, как преображенцы. Солнце, прорежив тучи, раскинуло лучи свои;
казалось, громадные корабельные ванты протянулись до небес, хоть сейчас
вбегай, увидишь как на ладони весь мир.
Василий Никитич ожил, оглядывался зорко. Он и в Питере, бывало,
любовался портом. Водил Федю к Малой Неве, где таможня, а ниже по теченью
Пеньковый буян. Весело хлопал по спине: "Примечай, малый!"
Смеркалось. Лондон-город показал огни. На пристани дожидались
пассажиров проводники-оборванцы. Старательно, до легкого пота Василий
Никитич выговорил: "Чипсайд. Сент-Мэри-ле-Боу"...
Запалив факел, проводник, освещая дорогу, независимо застучал