"Юрий Владимирович Давыдов. Смуглая Бетси, или Приключения русского волонтера" - читать интересную книгу автора

Корабли, похожие на китов, и киты, похожие на корабли, шли, переваливаясь,
встречь друг другу. Грудастые бабы обнимали связки фруктов. А верхом да
бочке сидел голый мужик и, задрав голову, пил из кубка пенное, сладкое и,
должно быть, душистое.
Василий Никитич, приобняв Федины плечи, склонялся над атласом.
Разглядывали они вест-индский остров. "Мартиник... Мартиник..." - повторял
Каржавин-старший, оглаживая ладонью Федину голову. "Мартиник..." - что-то
особенное чудилось Василию Никитичу в этом звуке, да, особенное, мелодичное
и манящее, но он, понятное дело, не думал, не гадал, что сын-то его,
Феденька, узрит воочию этот "Мартиник", увидит и в мирных буднях, и в ту
страшную, погибельную ночь, когда от прелестного городка Сен-Пьер останутся
одни руины.
Увлеченные Пространством, не слышали они то, что слушал Петр
Дементьев, - стук морских часов с новейшим спусковым устройством, похожим на
задние лапки кузнечика. Часы были далеки от шедевра, необходимого штурманам.
Шедевр сулил премию в двадцать тысяч фунтов стерлингов.
Часы корабельные были мечтой; часы, так сказать, сухопутные - хлебом
насущным. Механизмы, стрекоча, как цикады, казались пунктиром Вечности. И
придавали ей вещность. Мерцала в металле загадка Времени. Материя физическая
сливалась с материей философической. Дементьев восторгался: бог-вседержитель
есть Часовщик Вселенной.
Василий Никитич ронял небрежно: "Враки!" Его атеистические "ха-ха" еще
пуще злили Дементьева, когда Ероня приехал.
Тот явился словно призрак - при полуночном бое Сент-Мэри-ле-Боу.
Впрочем, ничего потустороннего в этом не было: он жил по ту сторону
Ла-Манша. Пролив штормил, пакетбот опоздал к дилижансу Дувр - Лондон,
пришлось добираться, как сказали бы нынче, на попутках.
Бледен и худ был младший брат Василия Никитича. Они обнялись накрепко.
Ласково облобызал Ерофей Никитич племянника. И Дементьева, давнего приятеля,
тоже. Повеяло московским детством, тихим плеском речки Яузы.
Неделю, другую длилась встреча на Чипсайде. Не бражничали братья, вели
беседы-разговоры откровенные, нараспашку. Старший, намолчавшись во льдах
петербургских, отворил шлюзы. Младший радовался единомыслию со старшим.
Петруха Дементьев уши не затыкал, но, повторяю, его коробили
суждения-рассуждения Васены и Ерони. Не потому, что яростно потешались они
над попами, обзывая дерьмом и православное, и католическое священство,
Петруха тоже не жаловал служителей алтарей. А потому, что напрочь отрицали
Часовщика Вселенной. Нету, не существует, выдуман, басня. Вот так-то! А
простаки-бедняки веруют и, страшась загробных мук, безропотно сносят земные
муки от неверующих владык.
Не пощадили и власти предержащие. Старший высказывался в том смысле,
что воры сидят вкруг трона, как вороны; государыня Елизавета, умом
недальняя, потакает мздоимцам, а достойные люди во изгоне, челобитчики
рыдают. Младший же высказывался в том смысле, что, ежели внести светоч
знания в гущу простолюдия, возникли бы из сей гущи великие правители, без
корон на голове, а с головой на плечах и чувством справедливости в сердце.
Все это отозвалось впоследствии двойным эхом. И под тяжкими сводами
приневского застенка, о чем речь еще будет. И в душе неотрывного слушателя
Феденьки (2).
Не розно мыслили братья Каржавины и о делах купеческих. Торговля - мать