"Даниэль Дефо. Дневник чумного года (Фрагмент) (Пер.Н.Яковлев)" - читать интересную книгу автораты решился на то, ступай, во имя господа. Как знать, может, это тебе
послужит проповедью, да такой, какой ты в жизни не слыхивал. А вид этот многое тебе скажет, - добавил он, - и глас издает он громкий и призывающий к покаянию". И с этими словами он отворил ворота и сказал: "Иди, коли хочешь". Суждения его несколько поколебали мою решимость, и я довольно долго стоял в нерешительности, но тут как раз на другом конце улицы засветились факелы, прозвучал колокол и показалась телега мертвых, как ее называли. Я более не мог противиться желанию увидеть ее и вошел. Когда я вошел, во дворе никого не было или жe мне так показалось, кроме могильщиков и малого, что правил повозкой, точнее сказать, вел лошадь на поводу. Но, подойдя ближе к яме, они увидели человека, завернувшегося в бурый коричневый плащ и ломавшего руки под этим плащом, как если бы находился он в сильном горе. Могильщики окружили его, полагая, что это один из повредившихся в уме и желавших похоронить себя заживо, вроде тех, о коих я уже сказывал. Ни слова не говоря, ходил он у ямы, лишь два или три раза глубокие и тяжкие стоны вырывались у него из груди, словно сердце его разрывалось. Могильщики вскоре узнали, что он не больной, не отчаявшийся, как прочие, описанные мною выше, и не повредившийся в уме, но подавлен поистине глубокой скорбью: жена и все дети его лежали на той повозке, что въехала во двор, а он, страдая от тяжкого горя, шел следом. Легко было убедиться, что скорбел он всей душой, однако в нем сохранилось довольно мужества, чтобы не дать волю слезам; спокойно обратился он к могильщикам, прося оставить его в покое, ибо он хочет лишь взглянуть на тела, когда их положат в яму, и уйдет прочь, и могильщики не стали выдворять его. Но едва только телега на глазах у него опрокинулась и тела полетели в яму как попало, что как громом сам убедился, что это невозможно, - едва только он это увидел, как из груди его исторгся громкий крик, которого он уже не в силах был сдержать. Что он выкрикнул, я не расслышал, только увидел, что он отступил от края на два или три шага и упал без чувств. Могильщики подбежали и подняли его, а немного погодя, когда он пришел в себя, отвели его в Пирожную таверну, что на другом конце Песьей канавы; там, по-видимому, этого человека знали и взялись о нем позаботиться. Когда его уводили прочь, он пытался заглянуть в яму еще раз, однако могильщики так скоро закидали тела землей, что, хотя света было достаточно, ибо вокруг ямы на кучках земли стояло семь или восемь фонарей со свечами, горевшими всю ночь, все равно рассмотреть он уже ничего не мог. То было горестное зрелище, подействовавшее на меня не меньше, чем на прочих, но тут же явилось мне и другое, уж вовсе чудовищное и страшное. Шестнадцать или семнадцать трупов было на повозке; одни, завернутые в простыни, другие - в какие-то тряпки, третьи только что не нагие или настолько небрежливо прикрытые, что и последнее свалилось с них, когда их швырнули в яму, и полетели они вместе с прочими совсем вовсе обнаженные; им-то, впрочем, теперь уж было все равно, да и остальные не видели тут неприличия, поскольку то были мертвецы и участь их была тесниться в общей могиле человечества, если позволено будет так именовать ее, где уже не делалось различий, богатые и бедные лежали бок о бок, ибо иного способа хоронить не было и быть не могло, поскольку гробов не хватило бы для такого количества погибших от страшной напасти. Ходили слухи, будто могильщики всякое тело, какое попадалось им, будучи запеленатым, как говорили в ту пору, в саван, иногда завязанный над головой |
|
|