"Даниэль Дефо. Дневник чумного года (Фрагмент) (Пер.Н.Яковлев)" - читать интересную книгу автора

горем, попрекая тем, что у него не хватило смелости прыгнуть в яму вслед за
своими и идти вместе с ними на небо. К подобным насмешкам они прибавляли еще
много самых постыдных и даже богохульных слов и выражений.
Когда я вошел в таверну, они как раз были заняты этим недостойным
делом. И хотя человека ничто не могло отвлечь от горя и он был безутешен и
нем в своей печали, все же я заметил, что их слова оскорбляли его. Натура
этих людей мне была достаточно известна, двое из них были мне отдаленно
знакомы, и я вежливо упрекнул их.
Они немедленно обрушились на меня с бранью, с проклятиями, спрашивая,
зачем я не в могиле, когда уже столько куда более честных людей снесены на
кладбище, и зачем я не дома, не возношу молитв, не прошу, чтобы меня
миновала страшная телега, и так далее.
Я был весьма удивлен их бесстыдством, впрочем, их обращение со мной
ничуть меня не обескуражило. Сохраняя хладнокровие, я ответил, что, хотя не
только они, но и ни один человек на свете не может упрекнуть меня в
бесчестии, все же я признаю, что на этом страшном судилище божием многие,
гораздо более достойные, нежели я, уже сошли в могилу. А если отвечать на
вопросы их прямо, то я остался жив единственно благодаря воле всевышнего,
чье имя они произносят всуе и оскорбляют своей ужасною бранью и проклятиями.
И я верю, прибавил я, что бог в своей благости сохранил меня особливо для
того, чтобы я мог упрекнуть их за дерзость, с какою они сделали предметом
своих шуток и издевательств такого достойного человека, столь удрученного
великой бедой, которую богу угодно было ниспослать на его семью, как этот
сосед, которого тут знали.
Не могу описать той адской, гнусной брани, которая была ответом на мою
речь. Их выводило из себя то, что я совсем не боюсь их и говорю с ними
совершенно свободно. Мерзкая брань и проклятия посыпались на меня, но я не
стану приводить их, скажу только, что в то время таких слов нельзя было
услышать даже на улицах среди черни. (Ибо за исключением этих злобных
нечестивцев даже самые презренные негодяи со страхом чувствовали тогда над
собою ту могущественную руку, которая могла мгновенно поразить их.)
Но, что самое худшее, они нимало не страшились произносить хулу на
бога, точно устами их говорил сам дьявол. Они отрицали его, издеваясь над
тем, что я видел в чуме перст божий. Слово "судилище" вызывало у них
насмешки и даже хохот, хотя, казалось бы, кто, как не грозный промысел
божий, мог послать нам тогда это ужасное бедствие. Плач людей, вопиявших к
богу при виде мертвых тел, увозимых телегою, повергал их в настоящее
исступление, наглое и нелепое.
Я ответил им так, как считал нужным, но это не только не прекратило их
нечестивого буйства, но еще более разожгло его, и должен признать, что все
это вселило в меня такой ужас и негодование, что я решил уйти из опасения,
что рука Судии, простертая над городом, воздаст им отмщение, поразив их и
все, что их окружало.
Они встретили все мои слова и упреки с величайшим презрением, осыпали
меня всеми насмешками, какие только могли придумать, издеваясь надо мной
постыдно и нагло за то, что я осмелился проповедовать им, как они говорили.
Все это не столько рассердило, сколько опечалило меня, и я ушел, в душе
благословляя бога за то, что он наставил меня не отвечать оскорблениями на
их оскорбления.
Они не изменили своего недостойного поведения и в последующие