"Чарльз Диккенс. Рассказы и очерки (1850-1859)" - читать интересную книгу автора

усомниться в том, что старику было бы на пользу повидать что-то другое,
убедиться, что есть и что-то другое на земле? Кто не удивился бы, что эти
старики могут жить так, как они живут? Что связывает их с жизнью; какие
крохи чего-то интересного и занимательного могут они подобрать с этого
скудного стола? Описывал ли им когда-нибудь Чарли Уолтере те дни, когда он
дружил с девушкой, которая теперь превратилась в одну из нищих старух?
Рассказывал ли им Билли Стивене о том времени, когда он жил в далекой,
совсем иной стране, которая называлась "родной дом"?
Крохотный обожженный ребенок, который тихо и терпеливо лежал в соседней
комнате, обложенный корпией, и, услышав наше ласковое обращение, взглянул на
нас ясными, кроткими глазами, тоже, казалось, знал все это, то есть, все
душевное и ласковое, что надо знать людям; он тоже считал вместе с нами, что
сиделки из пауперов больше способны сочувствовать больным и лучше относятся
к ним, чем обычные больничные сиделки; казалось, размышляя о будущем
некоторых детей постарше, спавших вокруг него, он пришел к выводу, что ему
лучше умереть, и без боязни думал о множестве гробов, заготовленных внизу, в
кладовой, и о своем безвестном товарище, подкидыше, который упокоился на
крышке сундука, под простыней. Но в его маленьком личике было еще что-то,
грустное и молящее, словно среди размышлений над всей этой жестокой
необходимостью или нелепостью он просил за старых и беспомощных бедняков,
просил для них немного больше свободы - и немного больше хлеба.


ГЕНИЙ ИСКУССТВА

Перевод Н. Вольпин

Я холостяк и занимаю довольно мрачную квартиру в Тэмпле *. Вход со
двора - если назвать двором квадрат между четырьмя высокими домами, как есть
колодец, только что без воды и без ведра. Живу я на самом верху, среди
черепицы и воробьев. Как тот человечек из детской песенки *, я живу "сам по
себе", и свой хлеб и сыр, сколько у меня его бывает - а бывает его не много,
- я держу на полке. Вряд ли нужно добавлять, что я влюблен и что отец моей
очаровательной Джульетты противится нашему союзу.
Я сообщаю эти подробности, как предъявлял бы рекомендательное письмо.
Теперь, когда читатель со мной познакомился, он, может быть, окажет мне
такое снисхождение и выслушает мой рассказ.
У меня от природы мечтательный склад ума; а избыточный досуг (по роду
занятий я адвокат), в сочетании с привычкой прислушиваться в одиночестве к
воробьиному чириканью и шелесту дождя, усилил во мне эту наклонность. На
моей "верхотурке" слышно, как зимней ночью завывает ветер, когда в нижнем
этаже человек уверен, что погода самая тихая. От тусклых фонарей,
посредством которых наше почтенное общество (надо думать, еще не
осведомленное о новом изобретении, носящем название газа) делает зримой всю
мерзость площадок и лестниц, только гуще становится мрак, всегда гнетущий
мою душу, когда я вечером возвращаюсь домой.
Я юрист, но юриспруденция мне чужда. Я так и не уяснил себе, что такое
"право". Я иной раз просижу в Вестминстер-Холле * (как мне положено) с
десяти до четырех; а когда выхожу из суда, сам не знаю, на чем стою, на
подошвах или же на парике.