"Чарльз Диккенс. Рассказы и очерки (1850-1859)" - читать интересную книгу автора

и мрачных молодых мужчин; но их было немного - видимо, личности этого рода
держатся подальше от молений. Большинство лиц (кроме детских), подавленные и
приниженные, были лишены красок. Много было стариков самого различного вида.
Что-то бормочущие, с мутным взором, в очках, слабоумные, глухие, хромые; они
растерянно моргали, когда солнечный луч пробивался порой в открытые двери с
замощенного двора, приставляли иссохшие руки к ушам или подносили их
козырьком к подслеповатым глазам; одни уставились в молитвенники, другие
улыбались неизвестно чему или дремали, сгорбившись и привалившись к стене.
Тут были зловещие старухи - скелеты в чепцах и накидках, - то и дело
утиравшие глаза грязными тряпочками взамен носового платка; были и уродливые
старые чудища обоего пола с выражением какого-то идиотического блаженства,
от которого становилось не по себе. В общем, грозный дракон Пауперизма
предстал здесь в весьма беспомощном виде: без зубов, без когтей, с тяжелой
одышкой, - такого явно не стоило заковывать в цепи.
Когда служба закончилась, я вместе с теми гуманными и благочестивыми
джентльменами, которые были обязаны совершить эту прогулку в это воскресное
утро, прошел через весь мирок бедности, заключенный в стенах работного дома.
Там проживало полторы-две тысячи пауперов - от новорожденного младенца и
тех, кто еще даже не явился в мир пауперов, до старика, лежавшего на
смертном одре.
В комнате, выходившей на убогий двор, где бродили несколько безучастных
ко всему женщин, пытаясь согреться под неверным солнцем позднего мартовского
утра - это была, если уж говорить правду, "Чесоточная палата", - у
запыленного очага торопливо натягивала на себя платье женщина, каких не раз
рисовал Хогарт *. То была сиделка этой отвратительной палаты, из числа
призреваемых бедняков, худосочная, костлявая, неопрятная, словом, самая
неприглядная на вид. Но когда мы заговорили с нею о вверенных ей больных,
она отвернулась, так и не успев одеться, и вдруг заплакала горючими слезами.
Тут не было ни притворства, ни раздражения, ни попыток разжалобить нас, ни
слезливой чувствительности - это был вопль души, терзаемой большим горем.
Отвернув от нас взлохмаченную голову, она горько рыдала, ломала руки и
захлебывалась слезами. Что же случилось с няней Чесоточной палаты? О,
"подкидыш" умер! Подобранный на улице ребенок, который был отдан на ее
попечение, умер час тому назад. Вон он лежит под простыней. Деточка моя,
красавчик ты мой!
Подкидыш был, казалось, слишком мал и жалок, чтобы смерть могла принять
его всерьез, но смерть все-таки его взяла. Крохотное тельце было уже
тщательно обмыто, убрано и положено на сундук; ребенок как будто спал. А мне
казалось, что я слышу небесный голос: "Благо тебе будет, няня Чесоточной
палаты, когда какая-нибудь менее жалостливая сиделка из пауперов обрядит так
же и твое холодное тело. Благо тебе будет - ибо такие, как этот подкидыш,
станут ангелами и узрят лик отца небесного".
В другой комнате несколько уродливых старух скорчились, как ведьмы,
вокруг печки, болтая и кивая головами по-обезьяньи. "Ну как, все в порядке?
Пищи достаточно?" Все заговорили разом и захихикали; наконец одна вызвалась
ответить: "О да, джентльмен! Спасибо вам, джентльмен! Господь да благословит
приход святого Имярек! Он кормит голодных, поит жаждущих и согревает
озябших, да, да! Дай бог здоровья приходу святого Имярек и благодарим вас,
джентльмены!"
Подальше сидели за обедом несколько надзирательниц-пауперов. "Ну, а как