"Чарльз Диккенс. Крошка Доррит. Книга 1" - читать интересную книгу автора

воспитателями, тоже. Как я ненавидел всегда этот день!
Вот мрачное воскресенье из его детства: он сидит, отупев от страха, над
чудовищным трактатом, который еще в заглавии огорошивал несчастного ребенка
вопросом, почему он идет к погибели (каковую любознательность существо в
штанишках и курточке не в силах было удовлетворить), а в самом тексте, в
качестве особого развлечения для младенческого ума, содержал через каждые
две строки икающую ссылку в скобках, вроде: 2 посл, к Фесс., гл. III, ст. 6
и 7. Вот унылое воскресенье из его отрочества: трижды в день, под конвоем
учителей, точно дезертир, он марширует в церковь, скованный с другим таким
же мальчиком невидимыми наручниками нравственного долга; и думает о том, как
охотно обменял бы две порции неудобоваримой церковной проповеди на лишний
кусочек тощей баранины, предназначенной для насыщения его плоти за обедом.
Вот бесконечное воскресенье из его юности: мать его, женщина суровая лицом и
непреклонная душой, целый день сидит, загородясь большой библией,
облеченной, как и ее представления о ней, в твердый, негнущийся, точно
деревянный переплет, без всяких украшений, если не считать
одной-единственной завитушки в углу, похожей на звено цепи, да зловеще
багрового обреза; словно эта - именно эта! - книга должна была служить
оплотом против всяких изъявлений ласки, душевного тепла и попыток дружеской
беседы. Вот тягостное воскресенье из более поздних лет: угрюмый и мрачный,
он не знает, как скоротать затянувшийся день, и в сердце у него горькое
чувство обиды, а душеспасительная сущность Нового завета так же далека от
него, как если бы он вырос среди идолопоклонников. Много, много воскресений
медленно проплывали перед мысленным взором Кленнэма, и все это были дни
неуемной тоски и неизгладимого унижения.
- Прошу прощенья, сэр, - прервал его мысли шустрый слуга, смахивая
крошки со столика. - Желаете посмотреть номер?
- Да. Я как раз об этом думал.
- Коридорная! - закричал слуга. - Седьмой стол желают посмотреть номер.
- Нет, нет! - воскликнул Кленнэм, опомнясь. - Я ответил машинально, не
сознавая, что говорю. Я не собираюсь ночевать здесь. Я пойду домой.
- Слушаю, сэр. Коридорная! Седьмой стол не желают смотреть номер.
Пойдут домой.
День угасал, а он все еще сидел на том же месте, смотрел на хмурые
фасады домов по другую сторону улицы и думал: если бестелесные ныне души
прежних обитателей смотрят сюда с высоты, как им должно быть грустно, что
вся их земная жизнь прошла в этих мрачных узилищах. Порой где-нибудь за
мутным оконным стеклом появлялось человеческое лицо и тут же вновь исчезало
во мраке, как будто достаточно насмотрелось на жизнь и спешило уйти от нее.
Вдруг косые полосы дождя исчертили пространство, отделявшее Кленнэма от этих
домов, застигнутые врасплох пешеходы спешили укрыться в соседних подворотнях
и сокрушенно поглядывали оттуда на небо, видя, что дождь льет все сильнее и
сильнее. Появились мокрые зонтики, заляпанные подолы, потеки грязи.
Непонятно было, откуда вдруг вылезла вся эта грязь, где она пряталась
раньше. Казалось, она собралась мгновенно, как собирается уличная толпа, и в
какие-нибудь пять минут забрызгала всех сынов и дочерей Адамовых. Фонарщик
уже совершал свой обход, и язычки пламени, вспыхивавшие от его
прикосновения, словно удивлялись, как это им позволили расцветить яркими
пятнами столь неприглядную картину.
Мистер Артур Кленнэм надел шляпу, застегнулся на все пуговицы и вышел.