"Чарльз Диккенс. Крошка Доррит. Книга 1" - читать интересную книгу автора

Меня привезли сюда ночью, на лодке, но я отлично знаю, где я. Вот, смотрите!
Здесь Марсельская гавань, - привстав на колени, он начал чертить смуглым
пальцем по каменному полу. - Здесь Тулон (и тулонская каторга), вот с этой
стороны Испания; а вон с той - Алжир. Там, налево, Ницца. А теперь вдоль
Корниша сюда, и вот вам Генуя. Генуэзский мол и гавань. Карантин. А вот и
самый город: поднимающиеся уступами сады, где цветет белладонна. Так,
поехали дальше. Порто Фино. Возьмем курс на Ливорно. А теперь на
Чивита-Веккиа. Отсюда прямая дорога в... эх ты! Для Неаполя места не
хватило! - Палец его уже уперся в стену. - Но все равно: Неаполь вот тут!
Он стоял на коленях, поглядывая на своего сотоварища не по-тюремному
веселыми глазами. Небольшой загорелый человек, живой и юркий, несмотря на
плотное телосложение. Серьги в коричневых от загара ушах, белые зубы,
освещающие плутовскую физиономию, черные как смоль волосы, курчавящиеся над
коричневым лбом, рваная красная рубашка, распахнутая на коричневой груди.
Широкие, как у моряка, штаны, еще крепкие башмаки, красный колпак, сбитый
набок; красный кушак, а за кушаком нож.
- Теперь смотрите, не собьюсь ли я с пути, возвращаясь. Следите,
патрон! Чивита-Веккиа, Ливорно, Порто Фино, Генуя, Ницца (вот здесь, за
Корнишем), Марсель и мы с вами. Вот тут, где приходится мой большой палец, -
каморка тюремщика и его ключи, а здесь, у моего запястья, футляр, где
хранится государственная бритва - гильотина; ее ведь тоже держат под замком.
Первый узник вдруг яростно сплюнул на пол и заскрежетал зубами.
И тотчас же словно в ответ заскрежетал внизу ключ в замочной скважине,
затем хлопнула дверь. Послышались медленные, тяжелые шаги по лестнице, а
вперемежку с ними детский щебечущий голосок; еще мгновение - и в окне
показался тюремщик с маленькой девочкой лет трех или четырех, прижимавшейся
к его плечу; в руке у него была корзина.
- Как поживаете нынче, господа? Моя дочурка тоже пришла со мной,
поглядеть на отцовских птичек. Ну, что же ты? Вот они, птички, моя куколка,
вот, гляди на них.
Поднеся ребенка поближе к решетке, он и сам зорко приглядывался к своим
птичкам, особенно к той, что поменьше - ее живость явно внушала ему
недоверие.
- Я вам принес ваш хлеб, синьор Жан-Батист, - сказал он (все трое
говорили по-французски, но смуглый человечек был итальянец). - И я хотел бы
посоветовать вам: не играйте...
- А почему вы не советуете того же моему патрону? - спросил Жан-Батист,
ухмыляясь и показывая свои белые зубы.
- Так ведь ваш патрон всегда выигрывает, - возразил тюремщик,
недружелюбно покосившись на того, о ком шла речь, - а вы проигрываете. Это
совсем другое дело. Вам потом приходится есть один черствый хлеб, запивая
его какой-то кислятиной, а он лакомится лионской колбасой, заливным из
телячьих ножек, белым хлебом, сыром и отборными винами. Что же ты не
смотришь на птичек, моя куколка?
- Бедные птички, - сказала малютка.
Святое сострадание озаряло хорошенькое личико ребенка, глядевшее сквозь
решетку. Повинуясь невольному побуждению, Жан-Батист встал и подошел ближе.
Второй узник оставался в прежней позе, только жадно посматривал на корзину.
- Погодите-ка, - сказал тюремщик, ставя девочку на выступ по ту сторону
решетки, - она сама покормит птичек. Вот этот каравай хлеба - для синьора