"Чарльз Диккенс. Сбор в житницы" - читать интересную книгу автора

удаче, и лицо ее так и сияло.
- Позвольте заметить вам, - продолжал мистер Джеймс Хартхаус, - что
едва ли другой посол, или, скажем, посланница так легко добилась бы у меня
успеха. Я не только очутился в смешном и нелепом положении - я вынужден
признать себя побежденным по всей линии. Могу я просить вас назвать себя,
чтобы я имел удовольствие запомнить имя моего врага?
- Мое имя? - спросила посланница.
- Это единственное имя, которое сейчас может занимать мои мысли.
- Сесси Джуп.
- Не посетуйте на мое любопытство и разрешите на прощание задать вам
еще один вопрос: вы родня семейству Грэдграйнд?
- Я всего лишь бедный приемыш, - отвечала Сесси. - Мне пришлось
разлучиться с моим отцом - он был всего лишь клоун бродячего цирка, - и
мистер Грэдграйнд взял меня из милости. С тех пор я живу в его доме.
Она ушла.
Мистер Джеймс Хартхаус сперва окаменел на месте, потом с глубоким
вздохом опустился на диван. Только этого недоставало для полного поражения.
Разбит наголову! Всего лишь бедный приемыш... всего лишь бродячий клоун... а
мистер Джеймс Хартхаус? Всего лишь отброшенная ветошь... всего лишь позорное
фиаско величиной с пирамиду Хеопса.
Пирамида Хеопса натолкнула его на мысль о прогулке по Нилу. Он тотчас
схватил перо и начертал (подходящими к случаю иероглифами) записку своему
брату:
"Дорогой Джек! С Кокстауном покончено. Скука обратила меня в бегство.
Решил взяться за верблюдов. Сердечный привет,
Джим".
Он дернул звонок.
- Пошлите моего слугу.
- Он уже лег, сэр.
- Велите ему встать и уложить вещи.
Он написал еще два послания. Одно мистеру Баундерби, в котором извещал
его, что покидает сии края, и указывал, где его можно найти в ближайшие две
недели. Другое, почти такого же содержания, мистеру Грэдграйнду. И едва
успели высохнуть чернила на конвертах, как уже остались позади высокие
фабричные трубы Кокстауна, и поезд, громыхая и лязгая, мчал его погруженными
во мрак полями.
Люди высокой нравственности, пожалуй, вообразят, что мистеру Джеймсу
Хартхаусу впоследствии приятно бывало вспомнить об этом спешном отбытии,
которым он хоть отчасти загладил свою вину - что с ним случалось весьма
редко. И вдобавок он вовремя унес ноги, ибо дело могло принять для него
прескверный оборот. Однако вышло совсем по-иному. Мысль о том, что он
потерпел неудачу и оказался в глупейшей роли, страх перед тем, как
насмехались бы над ним другие повесы, если бы узнали о его злоключении, до
такой степени угнетали его, что именно в этом, быть может, самом благородном
своем поступке он не сознался бы ни за что на свете и только одного этого
поступка искренне стыдился.


ГЛАВА III