"Чарльз Диккенс. Сбор в житницы" - читать интересную книгу автора

всегда находились, - они взирали на буквы, содержащие столь важную весть, с
почтением, почти со страхом, что показалось бы смешным, если бы на
невежество в народе, в чем бы оно ни проявлялось, можно было смотреть иначе,
как на великое зло, чреватое грозной опасностью. И еще много часов спустя,
среди жужжанья веретен, стука станков и шороха колес, прочитанные слова
маячили перед глазами и звучали в ушах, и когда рабочие снова вышли на
улицу, перед объявлениями собрались такие же толпы, как утром.
В тот же вечер Слекбридж, делегат, должен был выступить на собрании;
Слекбридж раздобыл у наборщика чистый оттиск уведомления и принес его с
собой в кармане. О друзья мои и соотечественники, угнетенные кокстаунские
рабочие, о мои сотоварищи по ремеслу, мои сограждане, братья мои и ближние
мои, - какой шум поднялся, когда Слекбридж развернул то, что он назвал
"клеймо позора", дабы все собравшиеся могли лицезреть его и негодовать. "О
братья мои, глядите, на что способен предатель в стане бесстрашных борцов,
чьи имена начертаны в священном свитке Справедливости и Единения! О друзья
мои, влачащие на израненных выях тяжелое ярмо тирании, изнемогающие под
железной пятой деспотизма, втоптанные в прах земной своими угнетателями,
которые только и мечтают о том, чтобы вы, до скончания дней своих, ползали
на брюхе, как змий в райском саду, - о братья мои - и да позволено будет
мне, мужчине, добавить, - сестры мои! Что вы скажете ныне о Стивене
Блекпуле - слегка сутулом, примерно пяти футов семи дюймов ростом, как
записано в этом унизительном и постыдном уведомлении, в этой убийственной
бумаге, в этом ужасном плакате, в этой позорной афише, и с каким праведным
гневом вы изобличите и раздавите ехидну, которая покрыла бы срамом и
бесчестием ваше богоподобное племя, если бы вы, к счастью, не исторгнули его
навеки из своей среды? Да, соотечественники мои, - к счастью, вы исторгли
его и прогнали прочь! Ибо вы помните, как он стоял перед вами, на этой
трибуне; вы помните, как я спорил с ним здесь, лицом к лицу, как я сцепился
с ним в жестокой схватке, как я разгадал все его хитрые увертки; вы помните,
как он вилял, изворачивался, путал, прибегал ко всяким уловкам, пока,
наконец, ему уже некуда было отступать, и я вышвырнул его вон, и отныне и
впредь каждый, в ком живет дух свободы и разума, будет указывать на него
обличительным перстом и жечь его огнем справедливого возмездия! А теперь,
друзья мои, рабочий люд, - ибо я люблю это столь многими презираемое имя и
горжусь им, - вы, что стелете себе жесткое ложе в поте лица своего и варите
свою скудную, но честно заработанную пищу в трудах и лишениях, - скажите,
кем ныне предстал перед вами этот подлый трус, когда с него сорвана личина и
он показал себя во всем своем неприкрытом уродстве? Вором! Грабителем!
Беглым преступником, чья голова оценена; язвой, гнойной раной на гордом
звании кокстаунского рабочего! И потому, братья мои, связанные священным
товариществом, которое дети ваши и еще неродившиеся дети детей ваших
скрепили печатью своих невинных ручонок, я, от имени Объединенного
Трибунала, неустанно пекущегося о вашем благе, неустанно ратующего за ваши
права, вношу предложение: собрание постановило, что ввиду того, что
кокстаунские рабочие уже торжественно отреклись от означенного в этой бумаге
ткача Стивена Блекпула, его злодеяния не марают их чести и не могут бросить
тень на все их сословие".
Так бушевал Слекбридж, со скрежетом зубовным и обливаясь потом.
Несколько гневных голосов крикнули "нет!", десятка два поддержали
энергичными "правильно!" предостерегающий голос, крикнувший: "Полегче,