"Дени Дидро. Племянник Pamo" - читать интересную книгу автора

Я. А господин де Бисси?
Он. В этой игре он то же, что мадемуазель Клерон на сцене: и он и она
знают только то, чему можно выучиться.
Я. На вас трудно угодить, и вы, я вижу, согласны щадить лишь великих
людей.
Он. Да, в шахматах, в шашках, в поэзии, в красноречии, в музыке и тому
подобном вздоре. Что проку от посредственности в этих искусствах?
Я. Мало проку, согласен. Но множеству людей необходимо искать в них
приложение своим силам, чтобы мог народиться гении; он - один из толпы. Но
оставим это. Я целую вечность вас не видел. Я не вспоминаю о вас, когда вас
не вижу, но мне всегда приятно встретить вас вновь. Что вы поделывали?
Он. То, что обычно делают люди, и вы, и я, и все прочие, - хорошее,
плохое и вовсе ничего. Кроме того, я бывал голоден и ел, когда к тому
представлялся случай; поев, испытывал жажду и пил иной раз. А тем временем у
меня росла борода, и, когда она вырастала, я ее брил.
Я. Это вы напрасно делали: борода - единственное, чего вам недостает,
чтобы принять облик мудреца.
Он. Да, конечно, - лоб у меня высокий и в морщинах, взгляд жгучий, нос
острый, щеки широкие, брови черные и густые, рот правильно очерченный,
выпяченные губы, лицо квадратное. И если бы этот объемистый подбородок был
покрыт густой бородой, то, знаете ли, в мраморе или в бронзе это имело бы
превосходный вид.
Я. Рядом с Цезарем, Марком Аврелием, Сократом.
Он. Нет. Я бы лучше чувствовал себя подле Диогена и Фрины. Я
бесстыдник, как первый из них, и с удовольствием бываю в обществе особ вроде
второй.
Я. Хорошо ли вы чувствуете себя?
Он. Обычно - да, но сегодня не особенно.
Я. Что вы! Да у вас брюхо, как у Силена, а лицо...
Он. Лицо, которое можно принять за противоположную часть тела. Что ж,
от печали, которая сушит моего дорогого дядюшку, его милый племянник,
очевидно, жиреет.
Я. Кстати, видитесь ли вы иногда с этим дорогим дядюшкой?
Он. Да, на улице, мимоходом.
Я. Разве он не помогает вам?
Он. Если он кому и помог когда-нибудь, то сам того не подозревая. Он
философ в своем роде; думает он только о себе, весь прочий мир не стоит для
него ломаного гроша. Дочь его и жена могут умереть, когда им
заблагорассудится, только бы колокола приходской церкви, которые будут
звонить по ним, звучали дуодецимой и септдецимой, - и все будет в порядке.
Так для него лучше, и эту-то черту я особенно ценю в гениях. Они годны лишь
на что-нибудь одно, а более - ни на что; они не знают, что значит быть
гражданином, отцом, матерью, родственником, другом. Между нами говоря, на
них во всем следует походить, но не следует желать, чтобы эта порода
распространялась. Нужны люди, а что до гениев - не надо их; нет, право же,
не нужны они. Это они изменяют лицо земли, а глупость даже и в самых мелочах
столь распространена и столь могущественна, что без шума не обойтись, если
захочешь преобразовать и ее. Частично входит в жизнь то, что они измыслили,
частично же остается то, что было; отсюда - два Евангелия, пестрый наряд
арлекина. Мудрость монаха, описанного Рабле, - истинная мудрость, нужная для