"Сергей Диковский. Бери-бери" - читать интересную книгу автора

Мы заглянули в кормовой кубрик и позвали синдо. Нам ответили стоном.
Кто-то присел на корточки и завыл, схватившись обеими руками за голову.
Вой подхватили не меньше десятка глоток. Трудно было понять: то ли японцы
обрадовались появлению живых людей, то ли жаловались на жару и зловоние в
трюме.
Тощий японец в вельветовой куртке с головой, замотанной полотенцем,
кричал сильнее других. Упираясь лопатками и пятками в нары, он выгибался
дугой и верещал так, что у нас звенело в ушах.
В полутьме мы насчитали девять японцев. Полуголые, мокрые от пота парни
лежали вплотную. Несколько минут мы видели разинутые рты и слышали
завывание, способное смутить любого каюра [каюр - в полярных областях
погонщик собак, запряженных в нарты]. Затем Колосков кашлянул и твердо
сказал:
- Эй, аната! Однако довольно.
Хор зачумленных грянул еще исступленнее. Казалось, ветхая посудина
заколебалась от крика. Многие даже забарабанили голыми пятками.
Это взорвало Колоскова, не терпевшего никаких пререканий.
Он крикнул в трюм, точно в бочку:
- Эй, вы... Смир-но!
И все разом стихли. Стало слышно, как в трюме плещет вода.
- Где синдо?
Крикун в вельветовой куртке вылез из кубрика, и, путая японскую,
английскую и русскую речь, пояснил, что самые опасные больные изолированы
от остальных. Продолжая скулить, он повел нас к носовому кубрику.
В узком, суженном книзу отсеке лежали на циновке еще трое японцев.
- Варуй дес... Тайхен варуй дес [плохо, очень плохо], - сказал синдо
довольно спокойно.
С этими словами он взял бамбуковый шест и бесцеремонно откинул тряпье,
прикрывавшее больных.
Мы увидели мертвенную, покрытую чешуйками грязи кожу, черные язвы,
чудовищно раздутые икры, оплетенное набухшими жилами. Ребра несчастных
выступали резко, точно обнаженные шпангоуты шхуны. Видимо, больные давно
мочились под себя, так как резкий запах аммиака резал глаза.
Люди заживо гнили в этом душном логовище с грязными иллюминаторами,
затянутыми зеленой бумагой.
Возле больных, на циновках, усыпанных рыбьей чешуей и зернами сорного
риса, стояли чашки с кусками соленой трески.
- Бедный рыбачка! Живи - нет. Помирай - есть, - сказал провожатый.
Точно по команде, трое японцев протянули к нам ужасные руки -
почерневшие, скрюченные, изуродованные странной болезнью. Не знаю, как
выглядят чумные, но более грустного зрелища я не встречал никогда.
Синдо знал полсотни русских и столько же английских фраз. Путая три
языка, он пытался рассказать нам о бедственном положении шхуны.
- ...Это было в субоцу... Сильный туманка... Ходи туда, ходи сюда...
Скоси мо мимасен [ничего не видно]. Наверное, компас есть ложный...
Немного брудила. Вдруг падай Арита... Одна минуца - рыбачка чернеет...
Like coal [как уголь]. Другая минуца - падай Миура... третья минуца -
Тояма. Камматанэ! Вдруг берег! Чито? Разве это росскэ земля? Вот новость!
Колосков спокойно выслушал бредовое объяснение и, глядя через плечо
синдо на больных, сухо сказал: