"Димитр Димов. Душная ночь в Севилье " - читать интересную книгу автора

другого... Cante hondo - порождение бедности.
Cante hondo - жестокая нищета испанца, которая толкает его на отчаянные
поступки в личной жизни... Я тоже пережил свое cante hondo, когда от
"Фонаря" перешел к кичу, которым аргентинские миллионеры украшают свои
дворцы.
Глаза маэстро Кинтаны наполнились горечью, и тогда я вспомнил одну из
самых слащавых его картин: цыганка, убитая тореадором. Он продал ее за
двести тысяч песет в Южную Америку.
- А почему вы перешли к кичу? - спросил я, чувствуя некоторую
неловкость.
- Да потому что в Париже я подыхал с голоду! - с болью вырвалось у
художника. - Потому что косточки моей двухлетней дочери искривились от
рахита в плесени и сырости нашего жилья... Потому что даже маэстро Рейес
заклеймил мой "Фонарь", как картину бездарную...
Наступило молчание. Я не знал, что сказать. Я почти жалел, что взял то
письмо у Альмасеки. Я не люблю исповедей, а бесполезный драматизм раскаяния
напоминает мне ужасных святых Риберы и Сурбарана. Признание художника было
трагичным, и в то же время в нем было что-то отталкивающее.
- Вы бывали в Севилье на страстной неделе? - наконец нарушил молчание
маэстро.
- Нет, - ответил я рассеянно.
- Значит, вы не видели Севилью весной и не представляете себе, что
такое feriata* в Севилье.
______________
* Праздничное гулянье с ярмаркой (ucn.)

Маэстро Кинтана сказал это с сожалением, однако без снобизма. Он
наклонился и наполнил мне рюмку хересом. Его красивый чеканный профиль
вызывал в; памяти черты центурионов римской когорты. Оркестр нервно отбивал
быструю сегедилью. Гитаристы бешено дергали струны, словно решили
раскровавить пальцы, а девушки с воланами вертелись, как волчки. От
мертвенного звука кастаньет, от вращения девушек и крепкого вина у меня
закружилась голова. Когда опомнился, я услышал голос маэстро Кинтаны:
- ...Небо тогда еще совсем прозрачное, синее-синее, без летнего марева,
придающего ему пепельный оттенок. В воздухе носится запах жасмина и
апельсинового цвета, а в листьях пальм воркуют голуби. Днем город дрожит в
ослепительном солнце, и предметы, кажется, лишены теней. К вечеру все тонет
в синеватом полумраке, разноцветные фасады домов тускнеют, и Санта-Крус
превращается в зримую симфонию нежных темнеющих красок... Бог если бы вы
тогда попали на площадь Доньи Эльвиры, вы увидели бы, как на камнях фонтана
оживут и зашевелятся арабески... И почувствовали бы все волшебство этого
бесполезного и женственного арабского искусства, тончайшего, как кружево, в
котором иные находят какие-то идеи, но которое, в сущности, не говорит вам
пи о чем, а лишь наполняет вашу душу негой и сладострастием, подготавливая
ее к оргии страстной недели. Никогда Севилья не бывает столь язычески
нечестивой, как во время страстной недели. В дни, когда Христос искупал
человеческую жестокость, в тавернах льется вино, а на улицах бурлят толпы,
охваченные яростной жаждой жизни... Не знаю, сможете ли вы представить себе
эти casetas,* сооруженные из полотна, натянутого на рейки. Городская община
строит их па время фериаты вдоль всей улицы Сан-Фернандо и сдает внаем. Это