"Томас Диш. Концлагерь " - читать интересную книгу автора

студентов). Настолько беспокойно я не ощущал себя со времен второго курса в
Бэрде, когда трижды за семестр менял тему курсовика.
Голова идет кругом, и головокружение отдается во всем теле: в груди
гулко саднит, в горле пересохло, и вообще какая-то совершенно неуместная
веселость.
В смысле, что тут смешного?


4 июня

Утреннее отрезвление.
Как Хааст и просил, описываю, что происходило в перерыве. Да послужит
это против него обвинением.
На следующий день после "Песни шелкопряда" - то есть 20 мая - я все
еще чувствовал себя нехорошо и остался в камере, когда Донни с Питером (уже
помирившихся) и мафиози послали на работы. Меня вызвали в кабинет к Смиду;
тот собственноручно выдал пакет с моими личными вещами и заставил проверить
содержимое пакета пункт за пунктом - по списку, составленному в день, когда
я прибыл в Спрингфилд. Безумный прилив надежды - тут же вообразилось, будто
некое чудо, протест общественности или судейская совестливость, вызволило
меня из застенков. Смид пожал мне руку, и я, как в бреду, поблагодарил его.
Со слезами на глазах. Сукин сын, должно быть, искренне развлекался.
После чего он передал меня с рук на руки (плюс большой конверт такого
же тошнотворно-желтоватого цвета, как моя кожа после четырех месяцев в
тюрьме, - досье на Саккетти, Луи, можно не сомневаться) двум охранникам в
черных, с серебряной окантовкой мундирах, очень тевтонских и, как у нас
говорилось, круть неимоверная.
Высокие сапоги, кожаная портупея (столько ремешков, ну чем не упряжь),
зеркальные очки, все дела: Питер аж застонал бы от зависти, Донни - от
вожделения. Ни слова не говоря, они сразу занялись своим делом. Наручники.
Лимузин со шторками. Я сидел между ними и задавал вопросы каменным лицам,
застекленным глазам.
Самолет. Снотворное. И вот, путем, не отмеченным даже хлебными
крошками, в мою уютную каморку в лагере Архимед, где старая ведьма очень
даже ничего стряпает. (Достаточно позвонить - и завтрак принесут прямо в
номер).
Говорят, прибыл сюда я двадцать второго. На следующий день - первое
собеседование с Хаастом. Теплые заверения и упрямое секретничанье. Как
отражено в записках, я не шел на контакт до 2 июня.
Девять дней витал в эмпиреях паранойи, но, как любая сильная страсть,
и паранойя в конце концов пошла на убыль, выродившись в самый что ни на
есть банальный ужас и далее - в нездоровое любопытство.
Стоит ли исповедоваться, или и так понятно, что сложившаяся ситуация
сулит своего рода удовольствие? что незнакомый замок, пожалуй,
действительно интересней одного и того же опостылевшего застенка?
Кому только исповедоваться? Хаасту? Луи И, который возникает теперь в
зеркале чуть ли не каждый день?
Нет, лучше делать вид, будто дневник предназначен сугубо для
внутреннего употребления. Мой дневник. Если Ха-Ха нужен экземпляр, пусть
позаботится снабдить меня копиркой.