"Андрей Дмитрук. Улыбка капитана Дарванга (Авт.сб. "Ночь молодого месяца")" - читать интересную книгу автора

подданных, приобретая все более дорогие самолеты и танки.
Интересы Кхена никогда не простирались так далеко. В детстве ему
хватало собственных оскорбительно-мелочных забот. Нищета была страшна сама
по себе. Но вдвойне ранили попытки родителей замаскировать ее, спрятать от
людского глаза. Дешевые безделушки, пестрые бумажные веера, прикрывавшие
потеки и дыры на стенах. Фальшиво-радушные приемы гостей - и горестный, с
проклятиями, подсчет оставшихся кусков сахара, рисовых печений. Перед
зимними дождями Кхен густо намазывал единственные ботинки сажей,
замешенной на жиру, - чтобы не так пропускали воду.
К матери, преждевременно увядшей, плаксивой мечтательнице, он относился
с презрительной жалостью. Отец был просто отвратителен. Вызывали ненависть
его круглая спина и семенящая походка вечного холуя, припомаженные пряди
на лысине, заискивающий смешок и внезапные, скрытые от посторонних
припадки самоутверждения. Горячечные монологи с постоянным набором тем: "Я
- мужчина", "Я - потомок горских вождей" и "Я - хозяин в доме". Привычный
финал: вопли, битье тарелок, пощечины матери и Кхену и в итоге рыдания
перед домашним алтарем.
Накланявшись, отец с какой-то гадкой кощунственной поспешностью задувал
курительную свечу - запасал огарок для следующего покаяния. Лоснящиеся
будды и бодхисатвы снисходительно смотрели, как он ползает по полу,
собирая осколки посуды. До поздней ночи отец склеивал тарелки - тщательно,
как археолог. А мать уводила Кхена в сад.
Нелепым и жалким было ее платье - латаное-перелатанное, зато расшитое
стеклярусом и мишурой. Нелепым и жалким был ее садик в тылу хибары, убогая
пародия на парки классического стиля, с узловатой корягой, зловонной лужей
в качестве озера и кучей камня, на котором никак не принимались
папоротники. Мать изливала душу, плача и упоенно рассказывая о своих
блистательных женихах; о том, как себе чуть не перерезал вены племянник
губернатора; о выездах на морские купания, балах в столице... Кхен угрюмо
смотрел в затхлую тьму окраины.
Лишь иногда он выходил из оцепенения, навеянного причитаниями матери.
Подбирался. Ноздри Кхена раздувались как у хищника, глаза сверлили
издевательски роскошное небо. Нарастающие раскаты взбалтывали застоявшуюся
жару. Он сжимал кулаки, до боли стискивал зубы. И вот над лабиринтом крыш,
трухлявых галерей и кишащих крысами сарайчиков проносилась рокочущая
крылатая Тень. Тень, украшенная самоцветами белых и алых огней. Звезды
испуганно зажмуривались на ее пути и потом мерцали сильнее, словно язычки
свечей, мимо которых скользнула ночная птица.
Рядом была одна из баз королевского образцового полка.
Летчики, проходившие по чадным улицам городка, безусловно относились к
существам высших воплощений. Благоговейный трепет вызывали их ладные
подтянутые фигуры, серебряные жгуты на фуражках, значки, шевроны. Все
пилотское, от очков с павлиньим переливом стекол до крепких, на толстой
подошве тупоносых башмаков, казалось таким дорогим, добротным, настоящим.
Малолетние обожатели выпрашивали у полубогов сигареты, жвачку, гербовые
пуговицы.
Кхен рано понял, почему при встрече с летчиком даже девчонки-подростки
вдруг опускают ресницы. Как же, нужны вы ему! К существам высших
воплощений не прилипал мусор с разъезженных мостовых, их как бы не
достигали гнусные запахи из окон и дворов, смрад от рыбы на жаровнях