"Андрей Дмитрук. Улыбка капитана Дарванга (Авт.сб. "Ночь молодого месяца")" - читать интересную книгу автора

начинали стрелять в королевских сборщиков налогов.
Прет рассказывал младшим - и снова являлись ему желтое, как сера,
клубящееся небо; боль - долгим лезвием в груди, надорванной сумасшедшим
бегом; настигающий свирепый вой... Крика и слез ему не хватило. Упал и
зарылся лицом в сухие колючие травы. Чьи-то ладони жестоко ударили по
ушам, комья царапнули спину... Задыхаясь, мальчик перевернулся. И увидел
прямо над собой одетую железом махину, чуждую, как выходец из ада.
Глаз сумел остановить безмерно малое мгновение полета. Во всех
подробностях, вплоть до цифр на крыше и заклепок, навсегда отпечатался в
мозгу Прета пикирующий великан. Он был так низко, что мальчик мог бы
попасть в него камнем.
...Костлявая и черная, похожая на страшную ящерицу старуха знахарка
шершавыми ладонями растирала высушенные листья. Жевала корни, и розовая
пена шипела у нее на губах. Прохладной кашицей залепливала пылающие раны
Прета.
Ночи напролет он катался по мокрым от пота циновкам. Мать склонялась
над ним, замотанная шелком до самых глаз, - ее лицо съела кислотная бомба.
Глаза у матери были огромные и туманно-влажные, как у буйволицы. Когда-то
мать считалась первой красавицей в деревне.
Потом исчезало все - и мать, и знахарка, и суставчатые бамбуковые
стропила. Бомбардировщик опускался прямо на Прета, облитое маслом горячее
брюхо прижимало мальчика к полу. Прет кричал, раздавливаемый.
В иных видениях самолет выступал странно одушевленным, менял облик,
смеялся или бормотал что-то на незнакомом языке. Его следовало убить, но
прежде нужно разработать какой-то невероятно сложный и замысловатый план.
Этим Прет и занимался, к утру совершенно обессиливая и лежа в испарине.
После заката все начиналось сначала - борьба с бомбардировщиком, сплетения
изнурительных расчетов.
Очажок бреда остался тлеть и после выздоровления, временами вспыхивая,
точно уголь под ветром. Это могло случиться на горной дороге между
деревнями - когда каратели увели отца, Прету пришлось работать разносчиком
писем. Он замирал, холодея и дрожа, среди танца на площади перед храмом, и
никакие усилия разубранных цветами девушек не могли вернуть его в круг.
Чаще накатывало ночью, в часы той лихорадочной бессонной ясности, что
служит увеличительным стеклом для обид и болей.
Как отчетливо и сладострастно, одну за другой, воображал он все
подробности! И прежде всего - взрывы. Медленно вращались в воздухе
обломки, разваливалась ограда базы. Вспучивался, лопался ангар. Смятые
ударом волны, погибали жилые здания. Наконец начинал плясать в буйном
пламени Враг, терял крылья; расплавленный металл дождем падал вокруг,
обнажал ребра и грудой лома проваливался внутрь фюзеляж...
Иногда Прет ограничивал себя этим. В другие дни - смакуя, воображал
несколько раз подряд, как, выслушав мольбы и щедрые посулы, будет
тщательно перерезать горло чванливым, холеным офицерам...
А потом репродуктор на столбе сказал, что больше не будет войны:
самолеты и бомбы разберут на части, а злых офицеров, не желающих мира,
отдадут под суд. И целый день передавали из какого-то всемирного центра
музыку, непохожую на привычную кханям, но красивую и торжественную.
Прет ощутил себя человеком, который долго и кропотливо строил
затейливое здание и вдруг увидел, что за спиной вырос дворец, в тысячу раз