"Э.Л.Доктороу. Клоака" - читать интересную книгу автора

погода, город окрашивался в голубые и синие тона. Нашим символом стала
голубая дымка. По ночам из высоких труб литейных заводов вырывались яркие
языки пламени и летели искры, рассыпавшиеся над старыми причалами и
товарными складами и отражавшиеся в водах реки. Прямо по улицам катили
коптящие сажей локомотивы. Уголь горел негасимым огнем в топках пароходов и
паромов. В плитах наших домов тоже горел все тот же уголь, и в безветренное
морозное зимнее утро над домами, словно над сказочным некрополем,
неподвижными клубами висел переливающийся на солнце веселыми бликами дым.
Конечно, это был старый город, которому только предстояло подняться. В
нем имелись старые салуны, хибарки, конюшни, пивоварни и молельни. Старая
жизнь, отходящая в прошлое. Однажды утром мы проснулись, открыли окна,
откинули ставни, вдохнули воздух, полный серных испарений, и в нашу кровь
проникла непреоборимая решимость изменить все это. Упадок, таким образом,
пробудил к жизни почти миллион человек, которые считали Нью-Йорк своим
домом. Началась сумасшедшая гонка. Каменные дома появлялись в чистом поле,
вырастая словно грибы после дождя, а по чистому полю прокладывали улицы, по
которым начинали ездить люди в запряженных лошадьми экипажах.


Глава третья

В каком-то смысле достойно сожаления, что я позволил себе принять
личное участие в том, что, за неимением лучшего определения, я назвал бы
делом Пембертона. Как профессионалы мы обязаны как можно ближе держаться к
событиям, но близость эта должна иметь свои пределы. Приближаться, но не
участвовать - вот девиз газетчика. Если бы журнализм являлся не ремеслом, а
философией, то можно с полным правом утверждать, что во вселенной не было
бы никакого порядка, никакого видимого смысла... без ежедневных газет.
Представьте себе, какой тяжкий крест несем мы, несчастные, чей долг
отливать окружающий нас хаос в предложения, из которых составляются
стройные колонки газетных полос. Поэтому, если мы хотим видеть вещи такими,
каковы они есть на самом деле, и выпускать номера газет в положенные сроки,
нам не следует принимать непосредственного участия в освещаемых нами
событиях.
"Телеграм" была вечерней газетой. К двум часам, самое позднее к
половине третьего, номер обычно бывал сверстан, а к четырем - тираж готов к
продаже. В пять часов я шел в заведение Каллагена, брал кружку пива и, став
к стойке, покупал у разносчика газет свежий номер нашей "Телеграм". Самое
большое для меня наслаждение - читать свою газету так, словно это не я ее
создатель. Ощутить чувства рядового читателя, воспринимающего новости,
замечу, отредактированные мною, как некую априорную данность, данность,
ниспосланную некой высшей силой, - это, знаете ли, объективная вещь в себе,
это настоящее, ни с чем не сравнимое, небесное наслаждение.
Что еще нужно для того, чтобы удостовериться в незыблемости мирового
порядка? Дубовая стойка бара Каллагена? Надо мной была крыша из потемневшей
жести, позади - некрашеные дубовые столы и стулья, под ногами пол,
выложенный из восьмиугольных плит и присыпанный чистыми опилками. Правда,
сам Каллаген, краснолицый, страдающий тяжелой одышкой мужчина, был поистине
несчастным владельцем собственного заведения, на двери которого за
несколько лет неоднократно появлялось предупреждение о лишении лицензии.