"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

Мать не единожды говорила мне о том, что я получился по оплошности. Что
это означает, я одновременно и знал, и не знал, как это у детей бывает,
когда им сообщено о чем-нибудь ровно столько, сколько нужно, чтобы они не
требовали подробностей. Мысль о том, что меня не ждали, что моего появления
не добивались, нисколько меня, однако, не уязвляла. Я чувствовал уверенность
в маминой любви, какой бы морокой она мне не оборачивалась.
- Он всегда был трудным, - сказала она с гордостью. - Сплошные
неожиданности, прямо с момента рождения. Ягодичками пошел, ни больше, ни
меньше.
- Акроба-ат, - протянула Мэй.
- Еще какой. Правда, этот акробат не ходил до полутора лет. Ты не
забыла, как трудно мне было отнять его от груди?
- Ну, может, теперь уж он, такой большой четырехлетний парень, не
попомнит тебе этого зла, - проговорила Мэй, улыбаясь мне сквозь дым.
Тут позвонили в дверь, и, зная, что это пришел ко мне первый гость, я
выкрутился у матери из рук, скользнул выгнутой спиной через ее колени,
плюхнулся на пол под столом и там скорчился.
- Ты что, открывать не пойдешь? - спросила мама. Этого делать я как раз
не собирался: спрятаться - вот все, чего я хотел.
День был, конечно, торжественный, однако нельзя сказать, что эти
празднования такое уж сплошное удовольствие. Ну, подарки, естественно, -
всякие счетные палочки, цветные карандаши, плоские коробочки с разноцветными
брусками пластилина для лепки, - но это все и не подарки даже, так, мелочь,
входной взнос. К тому же всем нам полагалось сидеть за столом, заваленным
смешными остроконечными шапками, бумажными тарелками, всяческими
свистульками, лопающимися надувными шарами, и притворяться неимоверно
веселыми. На самом деле детский праздник всегда бывал сплошной карикатурой
на мир детей, издевательским представлением, организуемым их матерями,
снующими, мельтешащими, раздающими молоко в бумажных и обыкновенных
стаканчиках и непрерывно сюсюкающими от наслаждения всей этой эстетикой -
как кого по-праздничному приодели и тому подобным; вдобавок они вечно
стравливали нас в играх самого зловредно-соревновательного свойства, так что
ты либо плачешь от унижения, либо тебя со всех сторон стараются ущипнуть, да
побольнее.
Причем реквизит выполнялся в таких нестойких материалах, как
гофрированная бумага, тонкая резина и жесть, и все раскрашивалось в
крикливые цвета лжи.
А уж как дойдет до вершины всей суматохи, когда надо было задуть свечи
на именинном торте, так тут и вовсе, того и гляди, публично опозоришься и
потеряешь всякую удачу, если не выйдет сделать это как следует. У меня,
между прочим, был еще и затаенный страх не суметь задуть свечи прежде, чем
они догорят до глазировки торта. Это означало бы смерть. Свечи, догорающие
до конца, как в бабушкиных подсвечниках, где их после зажигания трогать не
полагалось, напоминали о чьей-то смерти. Так же и субботние свечи, которые
бабушка зажигала, закутав голову шалью и прикрывая рукой глаза, наводили
меня на мысль о каком-то ее непоправимом горе, всей этой пантомимой с шалью
намекая на потерю зрения, которая постигает мертвых под землей.
Поэтому я дул что есть силы, чтобы и на следующий год было чему гореть.
Моя щуплая грудь вздымалась, и я был благодарен маме, которая помогала мне
дуть - ее голова была тут же, рядом с моей, хотя это и значило, что не все