"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

сапоги для верховой езды. Он поглядел на папу и предложил ему сняться на
кинопробы. Хотел дать ему главную роль. Папа отказался. Не знаю почему.
Возможно, думал, что работа в банке надежнее. А ведь кто знает, может, он
стал бы большим артистом в немом кино, а может, и нет. Странно, потому что
вообще-то уклоняться от вызова было совершенно не в его характере. Кстати,
такого магазина грампластинок, как у него в Манеже, ни у кого не было. Папа
держал у себя записи негритянских певцов с Юга - это называлось
"национальная музыка", - держал блюз-бэнды, всякую народную музыку, джаз,
очень хорошо во всем этом разбирался, причем для него было не важно, что
какие-то из этих пластинок могли в коммерческом отношении провалиться.
Однажды вернулся я после доставки на дом, он подозвал меня, зашли с ним в
кабинку, он берет пластинку и ставит. "Послушай, - сказал он, - кое-что
новое". И впрямь, это было кое-что: удивительная, упругая какая-то музыка и
соло на кларнете, от которого ноги сами в пляс идут. Это была первая
пластинка Бенни Гудмена. "Правда здорово? - сказал папа. - Это называется
свинг".

16

Для уроков в средней школе имени Таунсенда Харриса Дональд завел себе
инструменты, начисто выходившие за пределы моего понимания: логарифмическую
линейку, кронциркуль, рейсшину. Он приносил домой сделанные им чертежи
деталей машин, и в верхнем углу каждого листа красовались выведенные
красными чернилами оценки, причем довольно высокие - 95 и 90. Чертежи были
совсем как настоящие, на них были цилиндры и конусы, детали машин в трех
проекциях, и параллельно каждой из линий шла другая, потоньше, с
проставленным над ней размером. Он объяснил мне смысл масштаба. Такие вещи
Дональд знал и рассказывал уверенно. Для черчения у него были специальные
самопишущие ручки. У меня была всего одна ручка-самописка, которой мне в
школе даже пользоваться не позволялось. Но мне нравилось откупорить
бутылочку уотерменовских темно-синих чернил и набирать их в ручку, нажав
маленькую пружинистую накладочку сбоку и медленно ее отпуская. При этом было
слышно, как всасываются чернила. Внутри корпуса ручки была трубка из тонкой
резины - туда-то и набирались чернила. У Дональда я позаимствовал его
угольные палочки для рисования. Он не был жадным. Но если я неаккуратно
обращался с его вещами, клал не на место или портил, он возмущался так,
словно я совершил невесть какое преступление. Иногда проще было не
связываться, чем брать на таких условиях, и я не брал.
Приходилось мириться с тем, что брат меняется. Все меньше он бывал со
мной. Учеба в средней школе отнимала у него уйму времени, да еще прибавилась
работа у отца по субботам. Все чаще и чаще меня бросали одного.
Около аптеки на 174-й улице была кондитерская - не та, куда похаживал
я, а другая, около которой собирались ребята постарше, чтобы пошуметь,
потолкаться и поболтать о девчонках. Девчонки тоже иногда там появлялись. В
тамошнее общество был вхож и мой брат с приятелями Гарольдом, Берни и
Ирвином; они частенько шли туда после школы, едва сойдя с поезда. Вовсю шла
игра в "пристенок": мальчишки кидали монеты об стену и растопыренными
пальцами мерили расстояние между упавшими на тротуар пятицентовиками. В
самой кондитерской продавали "шансы"; слово такое я слышал, но что в данном
случае оно означает, не имел понятия. А означало оно самодельные билетики