"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

мертвым. Подчас, сделав удачный выпад, он касался меня концом своей шпаги и
кричал - есть! есть! - но я всегда уверял, что это только так, царапина,
даже если он со всей силы ткнул меня шпагой под ребро. Он пытался возражать,
но я поднимал шпагу и, весело смеясь, начинал прыгать вокруг него,
поддразнивать, снова втягивая его в дуэль. Он принимался за мной гоняться, и
все начиналось сызнова. Вообще-то, это была не игра. Жизнь вокруг не
ценилась ни в грош. Все воевали. Лилась кровь. На карту ставилась честь и
справедливость. Мы упражнялись в этом час за часом. Наша изобретательность
не знала пределов. Я говорил ему, что сказать, потом сам отвечал. Сцены из
фильмов мы по ходу меняли, когда я выдумывал что-нибудь получше. Грязь и
труха осыпающегося камня липли к ладоням. От усердия у нас разгорались
глаза, пылали щеки. Раз или два в день Бертрам плакал настоящими слезами, да
и я бывал к ним близок. Наконец все это завершалось унынием и усталостью,
когда кого-нибудь из нас звала мать и сумерки пробегали ознобом по нашим
вспотевшим спинам; тут мы выкидывали из карманов все, что насобирали в
суматохе дня, - куски бельевой веревки, острые осколки камня, пустые пачки
от сигарет, палочки от мороженого - и отправлялись по домам.
На следующий день, после того как закончились занятия в школе, нам с
Бертрамом представилась возможность посвятить нашим битвам все время с утра
до вечера. Но потом мать увезла его на все лето на дачу в Катскильские горы.
Дональд уехал подрабатывать в отель "Парамаунт". Отец целый день и чуть не
весь вечер возился на работе, и в результате мы с матерью почти все время
проводили вдвоем. Я еще помнил, как в нашем доме когда-то было людно, кто-то
приходил, что-то происходило. Теперь же мы сидели одни и довольно-таки
ощутимо скучали.
Мать садилась у солнечного окна в гостиной и глядела на улицу. Я
понимал, что вовсе ей не по душе это занятие. Но ничего не поделаешь.
Сидела, положив локти на подоконник. То выпьет чашку кофе, то чая. Ко мне
она не очень придиралась. Разрешала гулять после ужина. Вовремя загнать меня
спать теперь не было для нее самоцелью - может быть, потому, что мне утром
не надо было в школу и я мог спать допоздна, а может, ее одолевали какие-то
другие заботы. Я не преминул воспользоваться ситуацией. Стал слушать радио,
причем программы, о которых в учебном году даже помыслить не мог:
начинавшуюся в десять вечера детективную постановку по сценариям Нормана
Шварцкопфа под названием "Бандоломы", "Мюзик-холл Крафта" с Бингом Кросби и
Бобом Бэрнсом и даже "Голливудские сплетни Джима Фидлера" в
пол-одиннадцатого. Если учесть, что все это я получил вдобавок к привычным
уже передачам, слушать которые мне разрешили после длительных и трудных
переговоров: "С открытыми картами" - это раз, "Час Чейза и Сэндберна", где
выступал Чарли Маккарти, - это два, "Ералаш" с Руди Вэлли, потом,
естественно, "Сыщик Шершень", конечно же, слушал я и Джека Бенни, и Эдди
Кантора, Мистера Кина ("По следам без вести пропавших"), Хорейса Хейдта с
его "Музыкальными рыцарями" да плюс еще приключенческие дневные передачи; в
общем, насчет радио мой режим был весьма нестесненным. День-деньской слушая
приемник, я, разумеется, уставал, хотя то была чисто нервная усталость, мне
не хватало настоящей физической разрядки, а в результате руки-ноги ломило и
в голове стоял гул. Кровать ночью превращалась в чистейшее проклятие,
подушка то и дело становилась жаркой и липкой, сколько бы я ни взбивал ее и
как бы ни переворачивал прохладной стороной к себе. В голове вертелись фразы
и целые куски передач. Я сосредоточивался на многосерийных, которые шли из