"Хаймито фон Додерер. Последнее приключение (В духе рыцарского романа)" - читать интересную книгу автора

вспыхивало, будто на короткий миг в этой груди снова поднимались бури
давно прошедших лет.
При слове "влюбленный" Говен уставился неподвижным взглядом на дорожку,
усыпанную галькой, и галька эта вдруг разрослась в его глазах до огромных
размеров, а шею залила горячая багровая волна, так что шелк колета
показался ему прохладным.
- И все-таки я не знаю, что тут можно сделать, - сказал он наконец, не
поднимая глаз от земли.
- Внимательно слушать, мой юный сеньор, и трезво смотреть на вещи.
Остальное приложится.
Последние фразы марешаль произнес особенно четко и даже с некоторой
резкостью. Он, похоже было, лишь сейчас подошел к тому, к чему, видимо,
стремился с самого начала беседы; и из поднесенной со всей
благожелательностью чаши чисто сострадательного участия вдруг сверкнул
ясный луч твердо преследуемой цели.
Говен это почувствовал. Он почувствовал также, что сейчас нечто новое
вступило в игру, что-то чуждое коснулось его, и уже готов был отпрянуть
назад, в глухую, непроходимую чащу своей тоски, муки, надежды и отчаяния,
ибо плутать в ней, подумалось ему, все-таки лучше, чем трезво и холодно
глядеть на нее со стороны; но теперь уже внезапно вспыхнувшая надежда не
позволяла ему замкнуть слух.
- Я с радостью готов слушать вас, достопочтенный сеньор! Я постараюсь
запомнить каждое ваше слово и последую вашему совету, если только смогу! -
с горячностью воскликнул он.
- Вот и хорошо, - сказал марешаль, и по его тонкому лицу промелькнуло
подобие улыбки. - Прежде всего: полагаете ли вы, что ваш бывший сеньор
по-прежнему намерен жениться на герцогине? Ведь, строго говоря, время для
этого еще не истекло. Может быть, кое-кто при дворе - я бы сказал, в
противоположность мнению большинства, - склонен видеть в этом промедлении
даже некоторую подчеркнутую дань приличиям. Не заговаривал ли с вами об
этом вольный рыцарь де Фаньес?
Говен прекрасно понимал, что марешалю важно было кое-что разузнать; и
на мгновение ему подумалось, что было бы лучше всего - не только в
интересах марешаля, но и в его собственных интересах - изложить то
определенное, что он знал от сеньора де Фаньеса, в столь же определенных
словах. Но он был не в состоянии выделить из того незабываемого разговора
со своим бывшим сеньором точные слова, которые, собственно, и не были
произнесены. Напротив, сеньор Рун, как ему казалось теперь, говорил тогда
о вещах, для него неизмеримо более значительных, чем, скажем, намерение
просить или не просить руки герцогини; потому он и о своем отказе от этого
намерения лишь мельком упомянул в разговоре, так неизгладимо врезавшемся в
память Говену. Не то чтобы юноша считал сейчас своим долгом умолчать о
каких-либо определенных словах, сказанных тогда; нет, он вдруг
почувствовал, что его долг - не допустить, чтобы тот странно доверительный
час, когда уже заходило солнце за зубцы стен и иглы церковных колоколен
города на горизонте, был использован как средство для достижения цели,
какова бы ни была эта цель. Даже от одной мысли об этом в лицо ему ударила
краска стыда.
И он сказал:
- Такого он мне ничего не говорил.