"Хаймито фон Додерер. Слуньские водопады" - читать интересную книгу автора

Доктор Кайбл в юные годы тоже жил в бедности, но в том кругу, где эту
бедность, злосчастную, роковую бедность, приходилось постоянно сжимать,
как края зияющей раны, ибо она не подобала этому кругу, более того, не
имела в нем права на существование.
Отец его был чиновником финансового ведомства, сыну, следовательно,
пришлось изучать юриспруденцию и одновременно служить писцом в районном
суде с более чем скромным "ad juturn" [поддержка, вспомоществование
(лат.)] (всего несколько гульденов). Позднее добавилось жалованье, но на
то и другое вместе все равно нельзя было прожить, разве что столуясь у
родителей. В тридцать два года он стал судьей. В то время молния дважды
ударила в него: первый раз это была утрата отца и матери, обоих за один
год, - безжалостная черная молния, затемнившая все вокруг. Второй ее удар,
напротив, все разорвал, все сделал неузнаваемым, но и все высветил: Ойген,
получив наследство от дяди по фамилии Ла Гранж, у которого умерли все
дети, сделался очень богатым человеком. То, как он справился с полной
переменой всех своих обстоятельств, обнаружило его как личность, вернее,
личностью он стал только при взятии барьера, перед которым в иных условиях
он бы остановился или даже отступил.
Первое: он остался в суде. Второе: он лишь теперь по-настоящему понял,
что такое суд. Изучение и комментирование Гражданского уложения о
наказаниях, бывшего одним из великолепнейших достижений старой Австрии,
тогда только-только наладилось, а обусловленное быстро меняющимися
временами и вторжениями новой жизни, в свою очередь обусловило появление
новых, еще пребывающих в несколько жидком состоянии правовых материй;
необходимость справляться с этим постоянным обновлением принуждала юриста,
если он хотел действительно быть таковым и таковым остаться, к неутомимой
работе. Упорная работа стала как бы невестой доктора Кайбла, и он остался
холостым. К тому времени он был уже советником земельного суда и добился
еще и доцентуры в университете. Живя теперь спокойной, можно сказать,
барственной жизнью, он уверенно продвигался по пути своей практической и
теоретической деятельности, которая ко времени выхода его на пенсию уже
приобрела такие размеры, что о практической своей работе он и не вспоминал
и только рад был, что развязался с нею. Через год после "ухода на покой"
воспоследовало его назначение экстраординарным профессором.


К такому вот примечательному человеку слуга и привел Хвостика, который
почтительно ему поклонился. Оба - хозяин и гость - были худощавы и
невысоки ростом. Доктору Кайблу его все еще темные, опущенные к уголкам
рта усы придавали какой-то французский вид, возможно, заодно с учтивыми и
несколько старомодными движениями рук.
Хвостика, когда они сейчас сидели друг против друга, неотвязно
одолевало абсурдное ощущение, что здесь он очень далек от той улочки, по
которой в фиакре подъехал к этому дому, словно дом имел глубину в
несколько километров (и тут же он понял: в детстве он все воспринимал
таким вот образом, но с тех пор окружающий его мир уменьшился - и запах
дегтя, исходивший от торцов, он ощущал точь-в-точь как в детстве, - но
разве это возможно?!). Отсюда было всего несколько метров до улицы,