"Юрий Домбровский. Новеллы о Шекспире" - читать интересную книгу автора

иных надобностей. Эссекс засел в самой маленькой, удаленной от всего
каморке, - почти под самой крышей - и с утра никуда из нее не показывался. В
фехтовальной зале (там и собрались все заговорщики) передавали, что он все
время сидит и пишет, но вот кто-то зашел к нему и увидел: что Эссекс
написал, то он и изорвал тут же. Вся комната была усыпана как будто снежными
хлопьями, а сам он ходил по ним, хмурился и думал, думал. А так как думать
сейчас было уже не о чем, то внизу встревожились и пошли посмотреть;
остановились около двери, послушали - шаги за дверью звучали не
отчетливо-мелко и звонко, как всегда, а падали - медленные, мягкие, очень
утомленные. О чем он думает? Говорят - пишет письмо королеве - требует
объяснения. Да полно - письмо ли он пишет? Не завещание ли составляет?
В общем, в фехтовальной зале было очень мрачно и тяжело, и никак не
помогало то, что заговорщики зажгли все свечи. Разговоры не вязались, ибо
каждый думал о своем. Но свое-то у всех было одно, общее для каждого, и если
до этой проклятой мышеловки об этом своем можно было говорить долго,
красочно и интересно, то теперь оно уменьшалось до того, что свободно
укладывалось в короткое слово "конец".
- Конец, - сказал граф Блонд и тяжело встал с кресла. Все молчали, он
пояснил: - Так и не показывается из комнаты, еще утром я надеялся на него, а
сейчас...
Он подумал, усмехнулся чему-то и, словно недоумевая слегка, развел
полными, почти женскими кистями рук с толстыми белыми пальцами.
В большой зале было сыро, от света больших бронзовых подсвечников на
полу наплывали прозрачные пятна и целые озера света, но и через них Бог
знает откуда струилась та уверенная безнадежность, которую один Блонд
принимал так полно, ясно и спокойно, что, казалось, иного ему и не
требовалось.
Он прошелся по зале, поправил перевязь шпаги (все были подтянуто и
подчеркнуто одеты, как на парад) и вдруг, словно вспомнив что-то, спросил:
- А актеры не приходили?
Ему сказали, что один пришел и его провели наверх, к графу. То, что
актер все-таки пришел, было таким пустяком, о котором и говорить-то серьезно
не следовало, но Блонд вдруг оживился.
- Вот как, - сказал он бодро, - и не испугался! Ай да актер! Как же его
зовут?
Ему ответил начальник личной стражи графа высокий, костлявый ирландец с
красиво подстриженной бородой и быстрыми, стального цвета, пронзительными
глазами.
- Кто он - не знаю, фамилию он сказал, да я забыл. Кажется, что-то
вроде Шекспира. Но молодец! Так стучал и требовал, чтобы его провели к
самому графу, что я подумал - не иначе как из дворца.
- Если это Шекспир, то он, верно, может кое-что знать, - сообразил
Ретленд, едва ли не самый молодой из заговорщиков. - Он все время трется
около Пембрука, а этот гаденыш уже ползет на брюхе в королевскую спальню.
- Вот как, - удивился Блонд, хотя он знал, конечно, много больше
Ретленда. - Интересно!
- Да, этот время не теряет, - ответили ему сразу несколько голосов, -
теперь Пембрук обрадовался, нанял всех стихоплетов, и они сидят и строчат
любовные сонетки.
- И все равно не пролезет! - вдруг разом зло ощерился Блонд. - Ее