"Юрий Домбровский. Ретленд-Бэконс-Оутгемптон-Шекспир" - читать интересную книгу автора

Стивен в "Улиссе" и есть сам Джойс.
Ему возражает другой собеседник (весь девятый эпизод романа, страниц
эдак 50, посвящен "загадке" Шекспира).
"- В "Гамлете" много личного, - вступился мистер Бест, - я хочу
сказать, что это своего рода интимный дневник. Понимаете, об интимной
жизни".
"- Разумеется, - сказал задумчиво Джон Энглинтон, - из всех великих
людей он самый загадочный. Единственно, что мы о нем знаем, это то, что он
жил и страдал. Собственно, даже и этого толком мы не знаем".
"- Но я должен вам сказать: если хотите поколебать мою веру в то, что
Гамлет - сам Шекспир, вам предстоит нелегкая задача".
И вот заключение:
"Пробыв в отсутствии всю жизнь, он возвращается на тот самый клочок
земли, где родился. И там, в конце своего жизненного пути, сажает свое
тутовое дерево... Потом умирает. Спектакль окончен. Могильщики хоронят
Гамлета-отца и Гамлета-сына, возведенного наконец смертью в сан короля и
принца. Пусть убитого и обманутого, но зато оплакиваемого хрупкими и нежными
сердцами датчан. И скорбь о покойном - вот единственный супруг, с которым
они не хотят расстаться".
Это опять тот же Стивен. Позвольте, ну а куда же девались его мальчики
в хаки? Те самые, что стреляют без колебаний? Где палач души? Где Шейлок?
Где Фальстаф? Сын мясника? Ростовщик? Нет их. Остался одинокий и умудренный
человек, сажающий тутовое дерево в своем стратфордском саду. Миф и антимиф
уничтожили друг друга. Это ведь их главное качество - быть
взаимоуничтожаемыми. Проверку жизнью они никак не выдерживают, их, как
гомункулов, взращивают только на искусственных средах.
Джойс (Стивен) слишком умен, чтобы этого не понять. Поэтому и не живут
долго мифы о Шекспире, сегодня они одни, завтра другие, а великий и мудрый
мастер жив уже добрые полтысячелетия.
Да иначе и быть не может.
Ни миф (то есть "Ретлендбэконсоутгемптоншекспир"), ни антимиф (то есть
слухи и ведомственные записи) не могут быть взяты писателем за основу его
работы. Их надо учитывать - и все (об этом дальше). Тут требуется творческое
постижение, даже больше - личное приобщение к своему герою, проявление его
всем опытом твоей жизни. Надо понять, какие встречи, разговоры, характеры
всплывают у тебя в памяти, когда ты о нем думаешь. Короче, если я пишу,
скажем, о Шекспире, то это должна быть повесть о моем Шекспире. Это
несколько странное сочетание слов, однако не ново для советского читателя. В
20-х годах вышла книга Брюсова о Пушкине "Мой Пушкин", а последняя книга
Чуковского называлась "Мой Уитмен". Короче говоря, "мой" это Пушкин, Уитмен,
Шекспир в таком-то и таком-то индивидуальном творческом прочтении и
истолковании. Это то, как я понимаю и принимаю такого-то писателя, за что я
его люблю и как о нем думаю.
Великий человек умирает. Помимо его книг от него остаются дела,
портреты, воспоминания и часто документы, остаются анекдоты и сплетни о нем
короче, остается модель человека, как ее воспроизвели современники и
соглядатаи его жизни, его нравственный костяк. Эту модель можно признать
примерно точной или не признать совсем, но вовсе отмахнуться от нее нельзя.
Она существует, и все. Это, собственно говоря, не человек и даже не
представление о человеке - это посмертный суд над ним.