"Юрий Домбровский. Итальянцам о Шекспире - главные проблемы его жизни" - читать интересную книгу автора

сродное. Без них наше представление об этой стране не то что не полное, а
совсем иное.
Но Италия того времени была мистична. Это была не только страна
политиков-тиранов, не только родина Макиавелли, не только рай обетованный
купцов и изобретателей бухгалтерии, но и страна Франциска Ассизского и
Савонаролы. Понимал ли это Шекспир? Мне кажется, да. Во всяком случае, в
уста Джульетты вложено то представление о жизни, смерти и жизни после
смерти, которое Шекспир с такой силой и полнотой до конца развил в
"Гамлете". Вы помните знаменитый монолог принца? Его "Быть или не быть?" Вот
отрывок в моем подстрочном переводе:
"Умереть, уснуть? Быть может, видеть сны - вот в чем вопрос! Какие же
сны могут грезиться во время этого мертвого сна, когда мы уже сбросили с
себя все тревоги? Тут есть перед чем остановиться! Из-за такого вопроса мы
себя обрекаем на долгие-долгие годы земного существования? Кто в самом деле
захотел бы сносить бичевание и презрение времени, гнет притеснителей,
оскорбления гордецов, наглость власти, медлительность в исполнении законов и
все удары, получаемые с терпеливым достоинством, когда он сам бы мог
избавиться от всего одним ударом кинжала?.. Если бы не боязнь чего-то после
смерти, страха перед неизвестной страной, из которой путники не
возвращаются. Так совесть нас превращает в трусов".
Ну, конечно, это мысль самого Шекспира. И ручательством этого для меня
служит не только то, что великий 66-й сонет написан именно на эту же тему, и
не то даже, что эти слова невозможны в устах принца (критика мирового
неустройства дана здесь снизу кверху), а как бы ни чувствовал себя одиноким
в зале Эльсинора принц Датский, он может не бояться "медлительности законов
и бичевания времени" все эти соображения, конечно, очень важны. Но для меня
важнее еще то, что первый раз эти мысли с такой грозной образностью и
реальностью приходят в голову Джульетте, когда она остается одна в спальне.
И вот что ее сейчас мучает:
"О, Боже, Боже! Разве невозможно, что раньше времени меня разбудят
возгласы тлена, подобные стону мандрагоры, сводящие с ума и убивающие
всякого, кто их слышит. Что, если я проснусь, окруженная всеми этими
отвратительными ужасами, и в безумии начну играть костями моих предков. Что
если я, подобно волку, размозжу себе голову этими костями".
Да, вероятно, это был тот единственный довод, который молодой Шекспир
мог в ту пору привести против самоубийства. Как ты, не зная природу смерти,
смеешь к ней стремиться? А он ведь стремился. Для меня это стало совершенно
ясно, когда я прочитал в подлиннике 74-й сонет. Почти все критики относят
его ко времени, очень близкому написанию "Ромео". Тут разница может быть в
одном или двух годах. Мне хочется его привести тут почти полностью и
буквально:
"Когда жестокий приговор удалит меня, не допуская никого взять меня на
поруки, - моя жизнь будет находиться в этих стихах. Они навсегда останутся
при тебе, как мое напоминание. Вот когда ты на них взглянешь, ты снова и
снова увидишь то самое главное, что было посвящено тебе. Земля может забрать
себе лишь мой прах, принадлежащий ей. Но дух мой - он у тебя. А это моя
лучшая часть. Поэтому ты утратишь лишь подонки жизни, добычу червей, мой
труп, подлую жертву разбойничьего ножа, слишком низкую, чтобы ее еще
вспоминать. Единственно драгоценным было то, что содержалось во мне. И вот
оно с тобой".