"Юрий Домбровский. "и я бы мог..."" - читать интересную книгу автора

другом уровне.
Пущин не мог не почувствовать настроение друга. А друг метался, нервы у
него были натянуты до предела, каждую минуту можно было ожидать срыва,
катастрофы. От этого тревожного времени сохранилось письмо П. А. Осиповой
Жуковскому. Сначала она пишет о том, что воздух Пскова не менее опасен для
поэта, чем воздух Сибири. А потом: "Он теперь так занят своим положением,
что без дальнего размышления из огня вскочит в полымя, а там поздно будет
размышлять о следствиях. Все здесь сказанное не пустая догадка" ("Голос
минувшего", 1916, э 1). Известен также следующий очень показательный факт:
А. Н. Вульф собирался летом 1825 года за границу и предлагал Пушкину увезти
его с собой п_о_д в_и_д_о_м с_л_у_г_и. "Дошло ли бы у нас дело до исполнения
этого юношеского проекта, - говорил впоследствии А. Вульф, - не знаю; я
думаю, что все кончилось бы на словах". А сам Пушкин в письме к Вяземскому
так определял свое положение и самочувствие: "Друзья обо мне хлопочут, а мне
все хуже и хуже. Сгоряча их проклинаю, обдумаю, благодарю за намерения. А
все же мне не легче".
Всего этого Пущин, конечно, не мог не заметить. Вот тогда, опасаясь
катастрофы, он, видимо, и открыл Пушкину очень многое. Не беда, мог сказать
он, что царь здоров и бодр, не беда, что он еще не стар. Есть люди, есть
дело. Свобода придет только с этой стороны. А пока Пушкин должен смирно
сидеть в Михайловском и ждать письма от Пущина. А получив его, немедленно
выезжать. Видимо, при свидании была названа и явка - квартира Рылеева в доме
Русско-американской компании. Именно этим и объясняется такое до сих пор не
совсем понятное место в рассказе Соболевского: "Положил сперва заехать к
Рылееву на квартиру и от него запастись сведениями". Но почему же именно к
Рылееву? Разве не было в Петербурге того же Дельвига? Рылеев "вел жизнь не
светскую", - объясняет Соболевский. Объяснение, надо сказать, довольно
натянутое. Близко с Рылеевым Пушкин знаком не был. Наоборот, сначала была
ссора, едва не закончившаяся дуэлью, затем примирение. Вот и все.
Но, конечно, Пущин Рылеева назвал не зря. Ведь именно Пущин принял его
в тайное общество, то есть как бы являлся его патроном. А что они говорили о
Рылееве, Пущин того не скрывает: "Пушкин просил, крепко обнявши Рылеева,
благодарить его за патриотические "Думы".
Но точно ли за "Думы"? Ведь Пушкину они никогда не нравились. И он
вслух говорил об этом. Весть об этом дошла и до самого Рылеева. "Пушкин суд
мне строгий произнес и слабый дар как тайный недруг взвесил" ("К А, А.
Бестужеву"), - писал он тогда же. Так что благодарить за "Думы "Пушкин никак
не мог. Это выглядело бы насмешкой. Не ошибся ли Пущин?
Нет, не ошибся. Он только сказал полуправду. И вот тут, кажется,
приоткрылся крошечный краешек завесы, которую Пущин набросил на это
свидание. В самом деле, как он мог забыть то, что привез письмо от Рылеева?
А в нем, между прочим, были такие строки: "Я пишу к тебе: т_ы, потому что
холодное в_ы не ложится под перо; надеюсь, что имею на это право и по душе и
по мыслям. Пущин познакомит нас короче... ты около Пскова: там задушены
последние вспышки Русской свободы..." Очень знаменательные слова. (И опять
Псков!) Познакомить двух поэтом короче? Как же? Конечно, открыв Пушкину душу
и мысли Рылеева! Так как же Пущин мог забыть про такое письмо? Все это очень
странно. Разгадка, видимо, в том, что, если вдуматься, внешне простодушные
"Записки" окажутся далеко не так просты и откровенны. Они ларчик со скрытыми
пружинами. Назовем тому два примера.