"Федор Михайлович Достоевский. Двойник (роман)" - читать интересную книгу автора

же, - продолжал он, подымаясь на лестницу, переводя дух и
сдерживая биение сердца, имевшего у него привычку биться на
всех чужих лестницах, - что же? ведь я про свое, и
предосудительного здесь не имеется... Скрываться было бы
глупо. Я вот таким-то образом и сделаю вид, что я ничего, а
что так, мимоездом... Он увидит, что так тому и следует
быть.
Так рассуждая, господин Голядкин поднялся до второго этажа и остановился
перед квартирою пятого нумера, на дверях которого помещена была красная
медная дощечка с надписью:

Крестьян Иванович Рутеншпиц,
Доктор Медицины и Хирургии.

Остановившись, герой наш поспешил придать своей физиономии приличный,
развязный, не без некоторой любезности вид и приготовился дернуть за снурок
колокольчика. Приготовившись дернуть за снурок колокольчика, он немедленно
и довольно кстати рассудил, что не лучше ли завтра и что теперь покамест
надобности большой не имеется. Но так как господин Голядкин услышал вдруг
на лестнице чьи-то шаги, то немедленно переменил новое решение свое и уже
так, заодно, впрочем, с самым решительным видом, позвонил у дверей
Крестьяна Ивановича.

ГЛАВА II

Доктор медицины и хирургии, Крестьян Иванович Рутеншпиц, весьма здоровый,
хотя уже и пожилой человек, одаренный густыми седеющими бровями и
бакенбардами, выразительным сверкающим взглядом, которым одним,
по-видимому, прогонял все болезни, и, наконец, значительным орденом, -
сидел в это утро у себя в кабинете, в покойных креслах своих, пил кофе,
принесенный ему собственноручно его докторшей, курил сигарету и прописывал
от времени до времени рецепты своим пациентам.
Прописав последний пузырек одному старичку, страдавшему геморроем, и
выпроводив страждущего старичка в боковые двери, Крестьян Иванович уселся в
ожидании следующего посещения.
Вошел господин Голядкин.
По-видимому, Крестьян Иванович нисколько не ожидал, да и не желал видеть
перед собою господина Голядкина, потому что он вдруг на мгновение смутился
и невольно выразил на лице своем какую-то странную, даже, можно сказать,
недовольную мину. Так как, с своей стороны, господин Голядкин почти всегда
как-то некстати опадал и терялся в те минуты, в которые случалось ему
абордировать(1) кого-нибудь ради собственных делишек своих, то и теперь, не
приготовив первой фразы, бывшей для него в таких случаях настоящим камнем
преткновения, сконфузился препорядочно, что-то пробормотал, - впрочем,
кажется, извинение, - и, не зная, что далее делать, взял стул и сел. Но,
вспомнив, что уселся без приглашения, тотчас же почувствовал свое
неприличие и поспешил поправить ошибку свою в незнании света и хорошего
тона, немедленно встав с занятого им без приглашения места. Потом,
опомнившись и смутно заметив, что сделал две глупости разом, решился,
нимало не медля, на третью, то есть попробовал было принести оправдание,