"Федор Михайлович Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели" - читать интересную книгу автора

знаешь, привыкла ко всему эдакому утонченному... не чета мне, вахлаку!
Теперь на меня сердится. Оно конечно, я виноват. Я, братец, еще не знаю,
чем я именно провинился, но уж, конечно, я виноват...
Случалось, что девица Перепелицына, перезрелое и шипящее на весь свет
создание, безбровая, в накладке, с маленькими плотоядными глазками, с
тоненькими, как ниточка, губами и с руками, вымытыми в огуречном рассоле,
считала своею обязанностью прочесть наставление полковнику:
- Это оттого, что вы непочтительны-с. Это оттого, что вы эгоисты-с, оттого
вы и оскорбляете маменьку-с; они к этому не привыкли-с. Они генеральши-с, а
вы еще только полковники-с.
- Это, брат, девица Перепелицына, - замечает полковник своему слушателю, -
превосходнейшая девица, горой стоит за маменьку! Редкая девица! Ты не
думай, что она приживалка какая-нибудь; она, брат, сама подполковничья
дочь. Вот оно как!
Но, разумеется, это были еще только цветки. Та же самая генеральша, которая
умела выкидывать такие разнообразные фокусы, в свою очередь трепетала как
мышка перед прежним своим приживальщиком. Фома Фомич заворожил ее
окончательно. Она не надышала на него, слышала его ушами, смотрела его
глазами. Один из моих троюродных братьев, тоже отставной гусар, человек еще
молодой, но замотавшийся до невероятной степени и проживавший одно время у
дяди, прямо и просто объявил мне, что, по его глубочайшему убеждению,
генеральша находилась в непозволительной связи с Фомой Фомичом. Разумеется,
я тогда же с негодованием отверг это предположение, как уж слишком грубое и
простодушное. Нет, тут было другое, и это другое я никак не могу объяснить
иначе, как предварительно объяснив читателю характер Фомы Фомича так, как я
сам его понял впоследствии.
Представьте же себе человечка, самого ничтожного, самого малодушного,
выкидыша из общества, никому не нужного, совершенно бесполезного,
совершенно гаденького, но необъятно самолюбивого и вдобавок не одаренного
решительно ничем, чем бы мог он хоть сколько-нибудь оправдать свое
болезненно раздраженное самолюбие. Предупреждаю заранее: Фома Фомич есть
олицетворение самолюбия самого безграничного, но вместе с тем самолюбия
особенного, именно: случающегося при самом полном ничтожестве, и, как
обыкновенно бывает в таком случае, самолюбия оскорбленного, подавленного
тяжкими прежними неудачами, загноившегося давно-давно и с тех пор
выдавливающего из себя зависть и яд при каждой встрече, при каждой чужой
удаче. Нечего и говорить, что все это приправлено самою безобразною
обидчивостью, самою сумасшедшею мнительностью. Может быть, спросят: откуда
берется такое самолюбие? как зарождается оно, при таком полном ничтожестве,
в таких жалких людях, которые, уже по социальному положению своему, обязаны
знать свое место? Как отвечать на этот вопрос? Кто знает, может быть, есть
и исключения, к которым и принадлежит мой герой. Он и действительно есть
исключение из правила, что и объяснится впоследствии. Однако ж позвольте
спросить: уверены ли вы, что те, которые уже совершенно смирились и считают
себе за честь и за счастье быть вашими шутами, приживальщиками и
прихлебателями,- уверены ли вы, что они уже совершенно отказались от
всякого самолюбия? А зависть, а сплетни, а ябедничество, а доносы, а
таинственные шипения в задних углах у вас же, где-нибудь под боком, за
вашим же столом?.. Кто знает, может быть, в некоторых из этих униженных
судьбою скитальцев, ваших шутов и юродивых, самолюбие не только не проходит