"Ф.М.Достоевский. Петербургские сновидения в стихах и прозе" - читать интересную книгу автора

шелковый галстучек был аккуратно повязан у него на шее. По всему было
видно, что он принадлежал к семейству бедному, но честному и видавшему
лучшие дни. И видно было, что этот галстух повязала ему сама маменька или
старшая сестрица. Воротнички его довольно толстой рубашки были очень
чисты. Манеры мальчика были просты и вежливы. В усталом лице его было
много благородного, искреннего выражения.
- Извините меня, что я вас беспокою,- сказал он.- Будьте так добры, дайте
мне, пожалуйста, что-нибудь...- Проговорив это, он слегка покраснел.
Я отступил на шаг от удивления. Так странною показалась мне его просьба.
- Но кто же вы? - проговорил я в недоумении,- и как это вы... просите. Я,
право, не ожидал.
- Меня утром послали папенька и маменька к нашим родным на Петербургскую
сторону. Они думали, что я там могу обедать. Но там... я не мог обедать,
долго ждал и теперь иду домой; я очень устал, и мне очень хочется есть...
- А где вы живете?
- У Смольного монастыря... Дайте мне шесть копеек, вот тут в лавочке есть
пироги, я в окошко видел; эти пироги по шести копеек, я куплю пирог и
отдохну в лавочке, а там опять пойду...
К счастью, у меня в кармане был четвертак, и я отдал его бедному мальчику.
- Скажите, кто же ваши родители? - спросил я.
- Папенька сперва служил,- отвечал мальчик,- и я ходил в гимназию.
Нас четверо, сестер и братьев. А как папенька нынешнего года потерял
место, я уж и не хожу в гимназию; жалованья нет, и мы теперь... очень
бедны...
Вся история в нескольких словах.
Очень бедны, очень бедны!
Бедность, конечно, факт... ну, положим так - исключительный, спорить не
будем. Ведь есть же и богатые, и достаточные люди; у них есть дети, милые,
умные, воспитанные; им покупают зуавов, и зуавы, может быть, не помешают
им быть очень хорошими людьми со временем... Ведь у нас чрезвычайно всё
это странно; по неизвестному какому-то закону делается, а должен же быть
закон; ведь по законам же действует природа и живет человек. А между тем
все-таки странно. Из мужицкой семьи выходит вдруг поэт, да еще какой; из
специального заведения - мыслитель! И потому я покоен за встреченного мною
мальчика. Он не пропадет; жаль, конечно, его отца, но он как-нибудь
приютится, найдет себе место, обойдется. Вероятно, он уже человек
законченный. К тому же ведь и не без маленьких же несчастий на земле; да и
не он один, не так ли? Но все-таки невыносимо, когда - ну хоть невольно -
подумаешь, сколько грустного цинизма, сколько тяжелых впечатлений вынесет
этот мальчик из своего детства. И не отразится ли этот цинизм в его
нравственном развитии? А если отразится, то чем? отвращением ли к этому
цинизму или одним из тех примирений, которые губят душу навеки? Этот уже
мальчик учился, он уже многое понимает; он краснеет и стыдится. Он честен
и уже мыслил, потому что несчастие учит мыслить, да иногда и слишком рано.
Что? как же отзовется ему потом его случайное нищенство? Будет ли он
вспоминать этот день с отвращением и содроганием или обратится в дармоеда
в отставке, в форменном пальто и с отвратительно благородной наружностью?
Но... успокоимся; к чему совершенно бесполезные вопросы? Бедность всегда
исключение; все живут и живут кое-как. Общество не может быть всё богато;
общество не может быть без случайных несчастий. Не правда ли? Я вам даже