"Ф.М.Достоевский. Петербургская летопись" - читать интересную книгу автора

Следственно, все начинают жить. Все - промышленность, торговля, науки,
литература, образованность, начало и устройство общественной жизни, - все
живет и поддерживается одним Петербургом. Все, кто даже не хочет рассуждать,
уже слышат и ощущают новую жизнь и стремятся к новой жизни. И кто же,
скажите, обвинит тот народ, который невольно забыл в некоторых отношениях
свою старину и почитает и уважает одно современное, то есть тот момент,
когда он в первый раз начал жить. Нет, не исчезновение национальности видим
мы в современном стремлении, а торжество национальности, которая, кажется,
не так-то легко погибает под европейским влиянием, как думают многие.
По-нашему, цел и здоров тот народ, который положительно любит свой настоящий
момент, тот, в который живет, и он умеет понять его. Такой народ может жить,
а жизненности и принципа станет для него на веки веков.
Никогда так много не говорилось о современном направлении, о
современной идее и т. п., как теперь, в последнее время. Никогда такого
любопытства не возбуждала литература и всякое проявление общественной жизни.
Петербургский, зимний, деловой и производящий наиболее сезон кончается
только теперь, в настоящий момент, то есть в конце мая. Тут выходят
последние книги, кончаются курсы в учебных заведениях, производятся
экзамены, наезжают новые жители из провинции, и всякий обдумывает будущую
зиму и свою будущую деятельность, каково бы оно ни было, и каким бы образом
ни производилось это обдумывание. Более, чем когда-нибудь, вы убедитесь в
общественном внимании к настоящему моменту нашему, если вникнете в последний
пережитый Петербургом сезон. Конечно, не скажем, что современная жизнь наша
мчится как вихрь, как ураган, так что дух занимается, и страшно и некогда
оглянуться назад. Нет, скорее походит на то, что мы еще как будто куда-то
сбираемся, хлопочем, укладываемся и увязываем разные наши запасы, как это
бывает с человеком перед длинной дорогой. Современная мысль не мчится вдаль
без оглядки; да она еще и побаивается слишком быстрого ходу. Напротив, она
как будто приостановилась в известной средине, дошла до возможного своего
рубежа и осматривается, роется кругом себя, сама осязает себя. Почти всякий
начинает разбирать, анализировать и свет, и друг друга, и себя самого. Все
осматриваются и обмеривают друг друга любопытными взглядами. Наступает
какая-то всеобщая исповедь. Люди рассказываются, выписываются, анализируют
самих же себя перед светом, часто с болью и муками. Тысячи новых точек
зрения открываются уже таким людям, которые никогда и не подозревали иметь
на что-нибудь свою точку зрения. Иные думали, что нападки идут от людей
безнравственных, беспокойных, даже негодяев, вследствие какой-то затаенной
злости и ненависти. Думали, что нападения преследуют только известные классы
общества, клеветали, обвиняли, наушничали публике, но теперь рухнуло и это
заблуждение; обижаются реже, поняли и взяли в толк, что анализ не щадит и
самих анализирующих и что лучше, наконец, знать самих себя, чем сердиться на
господ сочинителей, которые все народ самый смирный и обижать никого не
желают. Но всего более было досадно иным господам, до которых, кажется,
никому и дела не было, которым неизвестно почему вообразилось, что их
задевают, что их вводят в какую-то сомнительную и неприятную историю с
публикой; вообще, тут произошло очень много самых темных и до сих пор
необъясненных анекдотов, и, право, чрезвычайно было бы интересно составить
физиологию господ обижающихся. Это особый, очень любопытный тип. Иные из них
кричали из всех сил против всеобщего развращения нравов и забвения приличий,
вследствие какого-то особого принципа, состоявшего в том, что пусть,