"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

возьми ж ты, говорит, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится
и тянется, и коли вытянешь ее вон из озера, то пусть в рай идет, а оборвется
луковка, то там и оставаться бабе, где теперь. Побежал ангел к бабе,
протянул ей луковку: на, говорит, баба, схватись и тянись, И стал он ее
осторожно тянуть, и уж всю было вытянул, да грешники прочие в озере, как
увидали, что ее тянут вон, и стали все за нее хвататься, чтоб и их вместе с
нею вытянули. А баба-то была злющая-презлющая, и почала она их ногами
брыкать: "Меня тянут, а не вас, моя луковка, а не ваша". Только что она это
выговорила, луковка-то и порвалась. И упала баба в озеро и горит по сей
день. А ангел заплакал и отошел". Вот она эта басня, Алеша, наизусть
запомнила, потому что сама я и есть эта самая баба злющая. Ракитке я
похвалилась, что луковку подала, а тебе иначе скажу: всего-то я луковку
какую-нибудь во всю жизнь мою подала, всего только на мне и есть
добродетели. И не хвали ты меня после того, Алеша, не почитай меня доброю,
злая я, злющая-презлющая, а будешь хвалить, в стыд введешь. Эх, да уж
покаюсь совсем. Слушай, Алеша: я тебя столь желала к себе залучить и столь
приставала к Ракитке, что ему двадцать пять рублей пообещала, если тебя ко
мне приведет. Стой, Ракитка, жди! - Она быстрыми шагами подошла к столу,
отворила ящик, вынула портмоне, а из него двадцатипятирублевую кредитку.
- Экой вздор! Экой вздор! - восклицал озадаченный Ракитин.
- Принимай, Ракитка, долг, небось не откажешься, сам просил. - И
швырнула ему кредитку.
- Еще б отказаться, - пробасил Ракитин, видимо сконфузившись, но
молодцевато прикрывая стыд, - это нам вельми на руку будет, дураки и
существуют в профит умному человеку.
- А теперь молчи, Ракитка, теперь все, что буду говорить, не для твоих
ушей будет. Садись сюда в угол и молчи, не любишь ты нас, и молчи.
- Да за что мне любить-то вас? - не скрывая уже злобы, огрызнулся
Ракитин. Двадцатипятирублевую кредитку он сунул в карман и пред Алешей ему
было решительно стыдно. Он рассчитывал получить плату после, так чтобы тот и
не узнал, а теперь от стыда озлился. До сей минуты он находил весьма
политичным не очень противоречить Грушеньке, несмотря на все ее щелчки, ибо
видно было, что она имела над ним какую-то власть. Но теперь и он
рассердился:
- Любят за что-нибудь, а вы что мне сделали оба?
- А ты ни за что люби, вот как Алеша любит.
- А чем он тебя любит, и что он тебе такого показал, что ты носишься?
Грушенька стояла среди комнаты, говорила с жаром, и в голосе ее
послышались истерические нотки.
- Молчи, Ракитка, не понимаешь ты ничего у нас! И не смей ты мне впредь
ты говорить, не хочу тебе позволять, и с чего ты такую смелость взял, вот
что! Садись в угол и молчи как мой лакей. А теперь, Алеша, всю правду чистую
тебе одному скажу, чтобы ты видел, какая я тварь! Не Ракитке, а тебе говорю.
Хотела я тебя погубить, Алеша, правда это великая, совсем положила; до того
хотела, что Ракитку деньгами подкупила, чтобы тебя привел. И из чего такого
я так захотела? Ты, Алеша, и не знал ничего, от меня отворачивался, пройдешь
- глаза опустишь, а я на тебя сто раз до сего глядела, всех спрашивать об
тебе начала. Лицо твое у меня в сердце осталось: "Презирает он меня, думаю,
посмотреть даже на меня не захочет". И такое меня чувство взяло под конец,
что сама себе удивляюсь: чего я такого мальчика боюсь? Проглочу его всего и