"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

смеяться буду. Обозлилась совсем. Веришь ли тому: никто-то здесь не смеет
сказать и подумать, чтоб к Аграфене Александровне за худым этим делом
придти; старик один только тут у меня, связана я ему и продана, сатана нас
венчал, зато из других - никто. Но на тебя глядя, положила: его проглочу.
Проглочу и смеяться буду. Видишь, какая я злая собака, которую ты сестрой
своею назвал! Вот теперь приехал этот обидчик мой, сижу теперь и жду вести.
А знаешь, чем был мне этот обидчик? Пять лет тому как завез меня сюда
Кузьма, - так я сижу, бывало, от людей хоронюсь, чтоб меня не видали и не
слыхали, тоненькая, глупенькая, сижу да рыдаю, ночей напролет не сплю -
думаю: "И уж где ж он теперь, мой обидчик? Смеется должно быть с другою надо
мной, и уж я ж его, думаю, только бы увидеть его, встретить когда: то уж я ж
ему отплачу, уж я ж ему отплачу!" Ночью в темноте рыдаю в подушку и все это
передумаю, сердце мое раздираю нарочно, злобой его утоляю: "Уж я ж ему, уж я
ж ему отплачу!" Так бывало и закричу в темноте. Да как вспомню вдруг, что
ничего-то я ему не сделаю, а он-то надо мной смеется теперь, а может и
совсем забыл и не помнит, так кинусь с постели на пол, зальюсь бессильною
слезой и трясусь-трясусь до рассвета. Поутру встану злее собаки, рада весь
свет проглотить. Потом, что ж ты думаешь: стала я капитал копить, без
жалости сделалась, растолстела, - поумнела ты думаешь, а? Так вот нет же,
никто того не видит и не знает во всей вселенной, а как сойдет мрак ночной,
все так же как и девченкой, пять лет тому, лежу иной раз, скрежещу зубами и
всю ночь плачу: "Уж я ж ему, да уж я ж ему", думаю! Слышал ты это все? Ну
так как же ты теперь понимаешь меня: месяц тому приходит ко мне вдруг это
самое письмо: едет он, овдовел, со мной повидаться хочет. Дух у меня тогда
весь захватило, господи, да вдруг и подумала: а приедет да свистнет мне,
позовет меня, так я как собаченка к нему поползу битая, виноватая! Думаю это
я и сама себе не верю: "Подлая я аль не подлая, побегу я к нему аль не
побегу?" И такая меня злость взяла теперь на самое себя во весь этот месяц,
что хуже еще, чем пять лет тому. Видишь ли теперь, Алеша, какая я неистовая,
какая я яростная, всю тебе правду выразила! Митей забавлялась, чтобы к тому
не бежать. Молчи, Ракитка, не тебе меня судить, не тебе говорила. Я теперь
до вашего прихода лежала здесь, ждала, думала, судьбу мою всю разрешала, и
никогда вам не узнать, что у меня в сердце было. Нет, Алеша, скажи своей
барышне, чтоб она за третьеводнишнее не сердилась!.. И не знает никто во
всем свете, каково мне теперь, да и не может знать... Потому я может быть
сегодня туда с собой нож возьму, я еще того не решила...
И вымолвив это "жалкое" слово, Грушенька вдруг не выдержала, не
докончила, закрыла лицо руками, бросилась на диван в подушки и зарыдала как
малое дитя. Алеша встал с места и подошел к Ракитину.
- Миша, - проговорил он, - не сердись. Ты обижен ею, но не сердись.
Слышал ты ее сейчас? Нельзя с души человека столько спрашивать, надо быть
милосерднее...
Алеша проговорил это в неудержимом порыве сердца. Ему надо было
высказаться, и он обратился к Ракитину. Если б не было Ракитина, он стал бы
восклицать один. Но Ракитин поглядел насмешливо, и Алеша вдруг остановился.
- Это тебя твоим старцем давеча зарядили, и теперь ты своим старцем в
меня и выпалил, Алешенька, божий человечек, - с ненавистною улыбкой
проговорил Ракитин.
- Не смейся, Ракитин, не усмехайся, не говори про покойника: он выше
всех, кто был на земле! - с плачем в голосе прокричал Алеша. - Я не как