"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

судья тебе встал говорить, а сам как последний из подсудимых. Кто я пред
нею? Я шел сюда, чтобы погибнуть и говорил: "пусть, пусть!" и это из-за
моего малодушия, а она, через пять лет муки, только что кто-то первый пришел
и ей искреннее слово сказал - все простила, все забыла и плачет! Обидчик ее
воротился, зовет ее, и она все прощает ему и спешит к нему в радости, и не
возьмет ножа, не возьмет! нет, я не таков. Я не знаю, таков ли ты, Миша, но
я не таков! Я сегодня, сейчас этот урок получил... Она выше любовью чем
мы... Слышал ли ты от нее прежде то, что она рассказала теперь? Нет, не
слышал; если бы слышал, то давно бы все понял... и другая обиженная третьего
дня, и та пусть простит ее! И простит, коль узнает... и узнает... Эта душа
еще не примиренная, надо щадить ее... в душе этой может быть сокровище...
Алеша замолк, потому что ему пересекло дыхание. Ракитин, несмотря на
всю свою злость, глядел с удивлением. Никогда не ожидал он от тихого Алеши
такой тирады.
- Вот адвокат проявился! Да ты влюбился в нее что ли? Аграфена
Александровна, ведь постник-то наш и впрямь в тебя влюбился, победила! -
прокричал он с наглым смехом.
Грушенька подняла с подушки голову и поглядела на Алешу с умиленною
улыбкой, засиявшею на ее как-то вдруг распухшем от сейчашних слез лице.
- Оставь ты его, Алеша, херувим ты мой, видишь он какой, нашел кому
говорить. Я, Михаил Осипович, - обратилась она к Ракитину, - хотела было у
тебя прощения попросить за то, что обругала тебя, да теперь опять не хочу.
Алеша, поди ко мне, сядь сюда, - манила она его с радостною улыбкой, - вот
так, вот садись сюда, скажи ты мне (она взяла его за руку и заглядывала ему
улыбаясь в лицо), - скажи ты мне: люблю я того или нет? Обидчика-то моего,
люблю или нет? Лежала я до вас здесь в темноте, все допрашивала сердце:
люблю я того или нет? Разреши ты меня, Алеша, время пришло, что положишь,
так и будет. Простить мне его или нет?
- Да ведь уж простила, - улыбаясь проговорил Алеша.
- А и впрямь простила, - вдумчиво произнесла Грушенька. - Экое ведь
подлое сердце! За подлое сердце мое! - схватила она вдруг со стола бокал,
разом выпила, подняла его и с розмаха бросила на пол. Бокал разбился и
зазвенел. Какая-то жестокая черточка мелькнула в ее улыбке.
- А ведь может еще и не простила, - как-то грозно проговорила она,
опустив глаза в землю, как будто одна сама с собой говорила. - Может еще
только собирается сердце простить. Поборюсь еще с сердцем-то. Я, видишь,
Алеша, слезы мои пятилетние страх полюбила... Я может только обиду мою и
полюбила, а не его вовсе!
- Ну не хотел бы я быть в его коже! - прошипел Ракитин.
- И не будешь, Ракитка, никогда в его коже не будешь. Ты мне башмаки
будешь шить, Ракитка, вот я тебя на какое дело употреблю, а такой как я тебе
никогда не видать... Да и ему может не увидать...
- Ему-то? А нарядилась-то зачем? - эхидно поддразнил Ракитин.
- Не кори меня нарядом, Ракитка, не знаешь еще ты всего моего сердца!
Захочу и сорву наряд, сейчас сорву, сию минуту, - звонко прокричала она. -
Не знаешь ты, для чего этот наряд, Ракитка! Может выйду к нему и скажу:
"Видал ты меня такую, аль нет еще? - Ведь он меня семнадцатилетнюю,
тоненькую, чахоточную плаксу оставил. Да подсяду к нему, да обольщу, да
разожгу его: "Видал ты, какова я теперь, скажу, ну так и оставайся при том,
милостивый государь, по усам текло, а в рот не попало!" - вот ведь к чему