"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

пред тем, убитым и ограбленным - убийцей и вором выйду и пред всеми людьми,
и в Сибирь пойду, чем если Катя в праве будет сказать, что я ей изменил и у
нее же деньги украл, и на ее же деньги с Грушенькой убежал добродетельную
жизнь начинать! Этого не могу!" Так со скрежетом зубов изрек Митя и
действительно мог представлять себе временами, что кончит воспалением в
мозгу. Но пока боролся...
Странное дело: казалось бы, что тут при таком решении, кроме отчаяния,
ничего уже более для него не оставалось; ибо где взять вдруг такие деньги,
да еще такому голышу, как он? А между тем он до конца все то время надеялся,
что достанет эти три тысячи, что они придут, слетят к нему как-нибудь сами,
даже хоть с неба. Но так именно бывает с теми, которые, как и Дмитрий
Федорович, всю жизнь свою умеют лишь тратить и мотать доставшиеся по
наследству деньги даром, а о том, как добываются деньги, не имеют никакого
понятия. Самый фантастический вихрь поднялся в голове его сейчас после того,
как он третьего дня расстался с Алешей, и спутал все его мысли. Таким
образом вышло, что начал он с самого дикого предприятия. Да может быть
именно в этаких положениях у этаких людей самые невозможные и фантастические
предприятия представляются первыми возможнейшими. Он вдруг порешил пойти к
купцу Самсонову, покровителю Грушеньки, и предложить ему один "план",
достать от него под этот "план" разом всю искомую сумму; в плане своем с
коммерческой стороны он не сомневался нисколько, а сомневался лишь в том,
как посмотрит на его выходку сам Самсонов, если захочет взглянуть не с одной
только коммерческой стороны. Митя хоть и знал этого купца в лицо, но знаком
с ним не был и даже ни разу не говорил с ним. Но почему-то в нем, и даже уже
давно, основалось убеждение, что этот старый развратитель, дышащий теперь на
ладон может быть, вовсе не будет в настоящую минуту противиться, если
Грушенька устроит как-нибудь свою жизнь честно и выйдет за "благонадежного
человека" замуж. И что не только не будет противиться, но что и сам желает
того и, навернись только случай, сам будет способствовать. По слухам ли
каким, или из каких-нибудь слов Грушеньки, но он заключил тоже, что старик
может быть предпочел бы его для Грушеньки Федору Павловичу. Может быть
многим из читателей нашей повести покажется этот расчет на подобную помощь и
намерение взять свою невесту так-сказать из рук ее покровителя слишком уж
грубым и небрезгливым со стороны Дмитрия Федоровича. Могу заметить лишь то,
что прошлое Грушеньки представлялось Мите уже окончательно прошедшим. Он
глядел на это прошлое с бесконечным состраданием и решил со всем пламенем
своей страсти, что раз Грушенька выговорит ему, что его любит и за него
идет, то тотчас же и начнется совсем новая Грушенька, а вместе с нею и
совсем новый Дмитрий Федорович, безо всяких уже пороков, а лишь с одними
добродетелями: оба они друг другу простят и начнут свою жизнь уже совсем
по-новому. Что же до Кузьмы Самсонова, то считал он его, в этом прежнем
провалившемся прошлом Грушеньки, за человека в жизни ее рокового, которого
она однако никогда не любила и который, это главное, уже тоже "прошел",
кончился, так что и его уже нет теперь вовсе. Да к тому же Митя его даже и
за человека теперь считать не мог, ибо известно было всем и каждому в
городе, что это лишь больная развалина, сохранившая отношения с Грушенькой
так-сказать лишь отеческие, а совсем не на тех основаниях, как прежде, и что
это уже давно так, уже почти год как так. Во всяком случае тут было много и
простодушия со стороны Мити, ибо при всех пороках своих это был очень
простодушный человек. Вследствие этого-то простодушия своего он между прочим