"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

рассмотрел. Поразило тоже Митю чрезвычайно опухшее за последнее время лицо
Кузьмы Кузьмича: нижняя и без того толстая губа его казалась теперь какою-то
отвисшею лепешкой. Важно и молча поклонился он гостю, указал ему на кресла
подле дивана, а сам медленно, опираясь на руку сына и болезненно кряхтя,
стал усаживаться напротив Мити на диван, так что тот, видя болезненные
усилия его, немедленно почувствовал в сердце своем раскаяние и деликатный
стыд за свое теперешнее ничтожество пред столь важным им обеспокоенным
лицом.
- Что вам, сударь, от меня угодно? - проговорил усевшись наконец
старик, медленно, раздельно, строго, но вежливо.
Митя вздрогнул, вскочил было, но сел опять. Затем тотчас же стал
говорить громко, быстро, нервно, с жестами, и в решительном исступлении.
Видно было, что человек дошел до черты, погиб и ищет последнего выхода, а не
удастся, то хоть сейчас и в воду. Все это в один миг вероятно понял старик
Самсонов, хотя лицо его оставалось неизменным и холодным как у истукана.
"Благороднейший Кузьма Кузьмич вероятно слыхал уже не раз о моих
контрах с отцом моим, Федором Павловичем Карамазовым, ограбившим меня по
наследству после родной моей матери... так как весь город уже трещит об
этом... потому что здесь все трещат об том, чего не надо... А кроме того
могло дойти и от Грушеньки... виноват: от Аграфены Александровны... от
многоуважаемой и многочтимой мною Аграфены Александровны..." так начал и
оборвался с первого слова Митя. Но мы не будем приводить дословно всю его
речь, а представим лишь изложение. Дело дескать заключается в том, что он,
Митя, еще три месяца назад, нарочито советовался (он именно проговорил
"нарочито", а не нарочно) с адвокатом в губернском городе, "со знаменитым
адвокатом, Кузьма Кузьмич, Павлом Павловичем Корнеплодовым, изволили
вероятно слышать? Лоб обширный, почти государственный ум... вас тоже
знает... отзывался в лучшем виде..." оборвался в другой раз Митя. Но обрывы
его не останавливали, он тотчас же через них перескакивал и устремлялся все
далее и далее. Этот-де самый Корнеплодов, опросив подробно и рассмотрев
документы, какие Митя мог представить ему (о документах Митя выразился
неясно и особенно спеша в этом месте), отнесся, что насчет деревни Чермашни,
которая должна бы дескать была принадлежать ему, Мите, по матери,
действительно, можно бы было начать иск и тем старика-безобразника
огорошить... "потому что не все же двери заперты, а юстиция уж знает, куда
пролезть". Одним словом, можно бы было надеяться даже де тысяч на шесть
додачи от Федора Павловича, на семь даже, так как Чермашня все же стоит не
менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, - "тридцати,
тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого
жестокого человека не выбрал!.." Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело
бросил, ибо не умею с юстицией, а, приехав сюда, поставлен был в столбняк
встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так
вот дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич, взять все
права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи... Вы ни в
каком случае проиграть ведь не можете, в этом честью, честью клянусь, а
совсем напротив можете нажить тысяч шесть или семь, вместо трех... А главное
дело, чтоб это кончить "даже сегодня же". "Я там вам у нотариуса что ли или
как там... Одним словом, я готов на все, выдам все документы, какие
потребуете, все подпишу... и мы эту бумагу сейчас же и совершили бы, и если
бы можно, если бы только можно, то сегодня же бы утром... Вы бы мне эти три