"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

половине избы, а в другой, чистой половине, через сени, расположился
Горсткин. Вошли в эту чистую избу и засветили сальную свечку. Изба была
сильно натоплена. На сосновом столе стоял потухший самовар, тут же поднос с
чашками, допитая бутылка рому, не совсем допитый штоф водки и объедки
пшеничного хлеба. Сам же приезжий лежал протянувшись на скамье, со
скомканною верхнею одеженкой под головами вместо подушки, и грузно храпел.
Митя стал в недоумении. "Конечно надо будить: мое дело слишком важное, я так
спешил, я спешу сегодня же воротиться", затревожился Митя; но батюшка и
сторож стояли молча, не высказывая своего мнения. Митя подошел и принялся
будить сам, принялся энергически, но спящий не пробуждался. "Он пьян, решил
Митя, но что же мне делать, господи, что же мне делать!" И вдруг в страшном
нетерпении принялся дергать спящего за руки, за ноги, раскачивать его за
голову, приподымать и садить на лавку, и все-таки после весьма долгих усилий
добился лишь того, что тот начал нелепо мычать и крепко, хотя и неясно
выговаривая, ругаться.
- Нет, уж вы лучше повремените, - изрек наконец батюшка, - потому он
видимо не в состоянии.
- Весь день пил, - отозвался сторож.
- Боже ! - вскрикивал Митя, - если бы вы только знали, как мне
необходимо и в каком я теперь отчаянии!
- Нет уж лучше бы вам повременить до утра, - повторил батюшка.
- До утра? Помилосердуйте, это невозможно! - И в отчаянии он чуть было
опять не бросился будить пьяницу, но тотчас оставил, поняв всю бесполезность
усилий. Батюшка молчал, заспанный сторож был мрачен.
- Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм! - проговорил
Митя в совершенном отчаянии. Пот лился с его лица. Воспользовавшись минутой,
батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудить спящего, но,
будучи пьяным, он все же не способен ни к какому разговору, "а у вас дело
важное, так уж вернее бы оставить до утреца..." Митя развел руками и
согласился.
- Я, батюшка, останусь здесь со свечей и буду ловить мгновение.
Пробудится, и тогда я начну... За свечку я тебе заплачу, - обратился он к
сторожу, - за постой тоже, будешь помнить Дмитрия Карамазова. Вот только с
вами, батюшка, не знаю теперь как быть: где же вы ляжете?
- Нет, я уж к себе-с. Я вот на его кобылке и доеду, - показал он на
сторожа. - За сим прощайте-с, желаю вам полное удовольствие получить.
Так и порешили. Батюшка отправился на кобылке, обрадованный, что
наконец отвязался, но все же смятенно покачивая головой и раздумывая: не
надо ли будет завтра заблаговременно уведомить о сем любопытном случае
благодетеля Федора Павловича, "а то, неровен час, узнает, осердится и
милости прекратит". Сторож, почесавшись, молча отправился в свою избу, а
Митя сел на лавку ловить, как он выразился, мгновение. Глубокая тоска
облегла как тяжелый туман его душу. Глубокая, страшная тоска! Он сидел,
думал, но обдумать ничего не мог. Свечка нагорала, затрещал сверчок, в
натопленной комнате становилось нестерпимо душно. Ему вдруг представился
сад, ход за садом, у отца в доме таинственно отворяется дверь, а в дверь
пробегает Грушенька... Он вскочил с лавки.
- Трагедия! - проговорил он, скрежеща зубами, машинально подошел к
спящему и стал смотреть на его лицо. Это был сухопарый, еще не старый мужик,
с весьма продолговатым лицом, в русых кудрях и с длинною тоненькою рыжеватою