"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

ел с чаем, очень любил, барыни ему присылали. Схимнику ли чаи распивать?"
слышалось от иных завиствующих. "Возгордясь сидел, с жестокостью припоминали
самые злорадные, за святого себя почитал, на коленки пред ним повергались,
яко должное ему принимал". "Таинством исповеди злоупотреблял", злобным
шепотом прибавляли самые ярые противники старчества, и это даже из самых
старейших и суровых в богомольи своем иноков, истинных постников и
молчальников, замолчавших при жизни усопшего, но вдруг теперь отверзших уста
свои, что было уже ужасно, ибо сильно влияли словеса их на молодых и еще не
установившихся иноков. Весьма выслушивал все сие и обдорский гость монашек
от святого Сильвестра, глубоко воздыхая и покивая главою: "Нет, видно
отец-то Ферапонт справедливо вчера судил", подумывал он про себя, а тут
как-раз и показался отец Ферапонт; как бы именно чтоб усугубить потрясение
вышел.
Упомянул уже я прежде, что выходил он из своей деревянной келийки на
пасеке редко, даже в церковь подолгу не являлся и что попущали ему это якобы
юродивому, не связывая его правилом общим для всех. Но если сказать по всей
правде, то попущалось ему все сие даже и по некоторой необходимости. Ибо
столь великого постника и молчальника, дни и ночи молящегося (даже и
засыпал, на коленках стоя), как-то даже и зазорно было настоятельно
обременять общим уставом, если он сам не хотел подчиниться. "Он и всех-то
нас святее и исполняет труднейшее чем по уставу" - сказали бы тогда иноки,
"а что в церковь не ходит, то значит сам знает, когда ему ходить, у него
свой устав". Ради сего-то вероятного ропота и соблазна и оставляли отца
Ферапонта в покое. Старца Зосиму, как уже и всем известно было сие, не любил
отец Ферапонт чрезвычайно; и вот и к нему в его келийку донеслась вдруг
весть о том, что "суд-то божий значит не тот, что у человеков, и что
естество даже предупредил". Надо полагать, что из первых сбегал ему передать
известие обдорский гость, вчера посещавший его и во ужасе от него вчера
отшедший. Упомянул я тоже, что отец Паисий, твердо и незыблемо стоявший и
читавший над гробом, хотя и не мог слышать и видеть, что происходило вне
кельи, но в сердце своем все главное безошибочно предугадал, ибо знал среду
свою насквозь. Смущен же не был, а ожидал всего, что еще могло произойти,
без страха, пронзающим взглядом следя за будущим исходом волнения, уже
представлявшимся умственному взору его. Как вдруг необычайный и уже явно
нарушавший благочиние шум в сенях поразил слух его. Дверь отворилась
настежь, и на пороге показался отец Ферапонт. За ним, как примечалось, и
даже ясно было видно из кельи, столпилось внизу у крылечка много монахов,
сопровождавших его, а между ними и светских. Сопровождавшие однако не вошли
и на крылечко не поднялись, но остановясь ждали, что скажет и сделает отец
Ферапонт далее, ибо предчувствовали они, и даже с некоторым страхом,
несмотря на все дерзновение свое, что пришел он не даром. Остановясь на
пороге, отец Ферапонт воздел руки, и из-под правой руки его выглянули острые
и любопытные глазки обдорского гостя, единого не утерпевшего и взбежавшего
во след отцу Ферапонту по лесенке из-за превеликого своего любопытства.
Прочие же кроме него, только что с шумом отворилась настеж дверь, напротив
потеснились еще более назад от внезапного страха. Подняв руки горе, отец
Ферапонт вдруг завопил:
- Извергая извергну! - и тотчас же начал, обращаясь во все четыре
стороны попеременно, крестить стены и все четыре угла кельи рукой. Это
действие отца Ферапонта тотчас же поняли сопровождавшие его; ибо знали, что