"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

и всегда так делал, куда ни входил, и что и не сядет и слова не скажет,
прежде чем не изгонит нечистую силу.
- Сатана изыди, сатана изыди! - повторял он с каждым крестом. -
Извергая извергну! - возопил он опять. Был он в своей грубой рясе,
подпоясанной вервием. Из-под посконной рубахи выглядывала обнаженная грудь
его; обросшая седыми волосами. Ноги же совсем были босы. Как только стал он
махать руками, стали сотрясаться и звенеть жестокие вериги, которые носил он
под рясой. Отец Паисий прервал чтение, выступил вперед и стал пред ним в
ожидании.
- Почто пришел, честный отче? Почто благочиние нарушаешь? Почто стадо
смиренное возмущаешь? - проговорил он наконец, строго смотря на него.
- Чесо ради пришел еси? Чесо просиши? Како веруеши? - прокричал отец
Ферапонт юродствуя, - притек здешних ваших гостей изгонять, чертей поганых.
Смотрю, много ль их без меня накопили. Веником их березовым выметать хочу.
- Нечистого изгоняешь, а может сам ему же и служишь, - безбоязненно
продолжал отец Паисий, - и кто про себя сказать может: "свят есть"? Не ты
ли, отче?
- Поган есмь, а не свят. В кресла не сяду и не восхощу себе аки идолу
поклонения! - загремел отец Ферапонт. - Ныне людие веру святую губят.
Покойник, святой-то ваш, - обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, -
чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас как
пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание господне великое
видим.
А это и действительно однажды так случилось при жизни отца Зосимы.
Единому от иноков стала сниться, а под конец и наяву представляться нечистая
сила. Когда же он, в величайшем страхе, открыл сие старцу, тот посоветовал
ему непрерывную молитву и усиленный пост. Но когда и это не помогло,
посоветовал, не оставляя поста и молитвы, принять одного лекарства. О сем
многие тогда соблазнялись и говорили меж собой, покивая главами, - пуще же
всех отец Ферапонт, которому тотчас же тогда поспешили передать некоторые
хулители о сем "необычайном" в таком особливом случае распоряжении старца.
- Изыди отче! - повелительно произнес отец Паисий, - не человеки судят,
а бог. Может здесь "указание" видим такое, коего не в силах понять ни ты, ни
я и никто. Изыди отче, и стадо не возмущай! - повторил он настойчиво.
- Постов не содержал по чину схимы своей, потому и указание вышло. Сие
ясно есть, а скрывать грех! - не унимался расходившийся во рвении своем не
по разуму изувер. - Канфетою прельщался, барыни ему в карманах привозили,
чаем сладобился, чреву жертвовал, сладостями его наполняя, а ум помышлением
надменным... Посему и срам претерпел...
- Легкомысленны словеса твои, отче! - возвысил голос и отец Паисий, -
посту и подвижничеству твоему удивляюсь, но легкомысленны словеса твои,
якобы изрек юноша в миру, непостоянный и младоумный. Изыди же отче,
повелеваю тебе, - прогремел в заключение отец Паисий.
- Я-то изыду! - проговорил отец Ферапонт, как бы несколько и
смутившись, но не покидая озлобления своего, - ученые вы! От большого разума
вознеслись над моим ничтожеством. Притек я сюда малограмотен, а здесь, что и
знал, забыл, сам господь бог от премудрости вашей меня маленького защитил...
Отец Паисий стоял над ним и ждал с твердостью. Отец Ферапонт помолчал и
вдруг, пригорюнившись и приложив правую ладонь к щеке, произнес нараспев,
взирая на гроб усопшего старца: