"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

опять-таки помещалась огромная кровать с пухлою периной и с такими же
ситцевыми подушками горкой. Да и во всех четырех "чистых" комнатах этого
дома везде были кровати. Грушенька расположилась в самых дверях, Митя ей
принес сюда кресло: так же точно сидела она и "тогда", в день их первого
здесь кутежа, и смотрела отсюда на хор и на пляску. Девки собрались все
тогдашние же; жидки со скрипками и цитрами тоже прибыли, а наконец-то прибыл
и столь ожидаемый воз на тройке с винами и припасами. Митя суетился. В
комнату входили глядеть и посторонние, мужики и бабы, уже спавшие, но
пробудившиеся и почуявшие небывалое угощение, как и месяц назад. Митя
здоровался и обнимался со знакомыми, припоминал лица, откупоривал бутылки и
наливал всем кому попало. На шампанское зарились очень только девки, мужикам
же нравился больше ром и коньяк и особенно горячий пунш. Митя распорядился,
чтобы был сварен шоколад на всех девок и чтобы не переводились всю ночь и
кипели три самовара для чаю и пунша на всякого приходящего: кто хочет, пусть
и угощается. Одним словом, началось нечто беспорядочное и нелепое, но Митя
был как бы в своем родном элементе, и чем нелепее все становилось, тем
больше он оживлялся духом. Попроси у него какой-нибудь мужик в те минуты
денег, он тотчас же вытащил бы всю свою пачку и стал бы раздавать направо и
налево без счету. Вот почему, вероятно, чтоб уберечь Митю, сновал кругом его
почти безотлучно хозяин, Трифон Борисыч, совсем уж кажется раздумавший
ложиться спать в эту ночь, пивший однако мало (всего только выкушал один
стаканчик пунша) и зорко наблюдавший по-своему за интересами Мити. В нужные
минуты он ласково и подобострастно останавливал его и уговаривал, не давал
ему оделять как "тогда" мужиков "цыгарками и ренским вином" и, боже сохрани,
деньгами, и очень негодовал на то, что девки пьют ликер и едят конфеты:
"Вшивость лишь одна, Митрий Федорович, - говорил он; - я их коленком всякую
напинаю, да еще за честь почитать прикажу, - вот они какие!" Митя еще раз
вспомянул про Андрея и велел послать ему пуншу: - "Я его давеча обидел", -
повторял он ослабевшим и умиленным голосом. Калганов не хотел было пить, и
хор девок ему сначала не понравился очень, но, выпив еще бокала два
шампанского, страшно развеселился, шагал по комнатам, смеялся и все и всех
хвалил, и песни, и музыку. Максимов, блаженный и пьяненький, не покидал его.
Грушенька, тоже начинавшая хмелеть, указывала на Калганова Мите: "Какой он
миленький, какой чудесный мальчик!" И Митя с восторгом бежал целоваться с
Калгановым и Максимовым. О, он многое предчувствовал: ничего еще она ему не
сказала такого и даже видимо нарочно задерживала сказать, изредка только
поглядывая на него ласковым, но горячим глазком. Наконец она вдруг схватила
его крепко за руку и с силой притянула к себе. Сама она сидела тогда в
креслах у дверей.
- Как это ты давеча вошел-то, а? Как ты вошел-то!.. я так испугалась.
Как же ты меня ему уступить-то хотел, а? Неужто хотел?
- Счастья твоего губить не хотел! - в блаженстве лепетал ей Митя. Но ей
и не надо было его ответа:
- Ну, ступай... веселись, - отгоняла она его опять, - да не плачь,
опять позову.
И он убегал, а она принималась опять слушать песни и глядеть на пляску,
следя за ним взглядом, где бы он ни был, но через четверть часа опять
подзывала его, и он опять прибегал.
- Ну, садись теперь подле, рассказывай, как ты вчера обо мне услышал,
что я сюда поехала; от кого от первого узнал?