"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул на
вопрошавшего отца свои очи, на того, кому вверил его умирая бывший
руководитель его, бывший владыка сердца и ума его, возлюбленный старец его,
и вдруг, все попрежнему без ответа, махнул рукой, как бы не заботясь даже и
о почтительности, и быстрыми шагами пошел к выходным вратам вон из скита.
- Возвратишься еще! - прошептал отец Паисий, смотря во след ему с
горестным удивлением.

II. ТАКАЯ МИНУТКА.

Отец Паисий, конечно, не ошибся, решив, что его "милый мальчик" снова
воротится, и даже может быть (хотя и не вполне, но все же прозорливо),
проник в истинный смысл душевного настроения Алеши. Тем не менее признаюсь
откровенно, что самому мне очень было бы трудно теперь передать ясно точный
смысл этой странной и неопределенной минуты в жизни столь излюбленного мною
и столь еще юного героя моего рассказа. На горестный вопрос отца Паисия,
устремленный к Алеше: "или и ты с маловерными?" - я, конечно, мог бы с
твердостью ответить за Алешу: "Нет, он не с маловерными", Мало того, тут
было даже совсем противоположное: все смущение его произошло именно от того,
что он много веровал. Но смущение все же было, все же произошло и было столь
мучительно, что даже и потом, уже долго спустя, Алеша считал этот горестный
день одним из самых тягостных и роковых дней своей жизни. Если же спросят
прямо: "Неужели же вся эта тоска и такая тревога могли в нем произойти лишь
потому, что тело его старца, вместо того чтобы немедленно начать производить
исцеления, подверглось напротив того раннему тлению", - то отвечу на это не
обинуясь: "Да, действительно было так". Попросил бы только читателя не
спешить еще слишком смеяться над чистым сердцем моего юноши. Сам же я не
только не намерен просить за него прощенья, или извинять и оправдывать
простодушную его веру его юным возрастом, например, или малыми успехами в
пройденных им прежде науках и пр. и пр., но сделаю даже напротив и твердо
заявлю, что чувствую искреннее уважение к природе сердца его. Без сомнения,
иной юноша, принимающий впечатления сердечные осторожно, уже умеющий любить
не горячо, а лишь тепло, с умом хотя и верным, но слишком уж, судя по
возрасту, рассудительным (а потому дешевым), такой юноша, говорю я, избег бы
того, что случилось с моим юношей, но в иных случаях, право, почтеннее
поддаться иному увлечению, хотя бы и неразумному, но все же от великой любви
происшедшему, чем вовсе не поддаться ему. А в юности тем паче, ибо
неблагонадежен слишком уж постоянно рассудительный юноша и дешева цена ему -
вот мое мнение! "Но, - воскликнут тут, пожалуй, разумные люди, - нельзя же
всякому юноше веровать в такой предрассудок и ваш юноша не указ остальным".
На это я отвечу опять-таки: да, мой юноша веровал, веровал свято и нерушимо,
но я все-таки не прошу за него прощения.
Видите ли: хоть я и заявил выше (и может быть слишком поспешно), что
объясняться, извиняться и оправдывать героя моего не стану, но вижу, что
нечто все же необходимо уяснить для дальнейшего понимания рассказа. Вот что
скажу: тут не то чтобы чудеса. Не легкомысленное в своем нетерпении было тут
ожидание чудес. И не для торжества убеждений каких-либо понадобились тогда
чудеса Алеше (это-то уже вовсе нет), не для идеи какой-либо прежней,
предвзятой, которая бы восторжествовала поскорей над другою, - о нет, совсем
нет: тут во всем этом и прежде всего, на первом месте, стояло пред ним лицо,