"Ф.М.Достоевский. Кроткая (Фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

но я ей не сказал ни слова. И без слов поняла, через эту кровать, что я "всё
видел и всё знаю" и что сомнений уже более нет. На ночь я оставил револьвер
как всегда на столе. Ночью она молча легла в эту новую свою постель: брак
был расторгнут, "побеждена, но не прощена". Ночью с нею сделался бред, а
наутро горячка. Она пролежала шесть недель.


ГЛАВА ВТОРАЯ
I. СОН ГОРДОСТИ

Лукерья сейчас объявила, что жить у меня не станет и, как похоронят
барыню, - сойдет. Молился на коленях пять минут, а хотел молиться час, но
всё думаю, думаю, и всё больные мысли, и больная голова, - чего ж тут
молиться - один грех! Странно тоже, что мне спать не хочется: в большом, в
слишком большом горе, после первых сильнейших взрывов, всегда спать хочется.
Приговоренные к смертной казни чрезвычайно, говорят, крепко спят в последнюю
ночь. Да так и надо, это по природе, а то силы бы не вынесли... Я лег на
диван, но не заснул...
...Шесть недель болезни мы ходили тогда за ней день и ночь - я, Лукерья
и ученая сиделка из больницы, которую я нанял. Денег я не жалел, и мне даже
хотелось на нее тратить. Доктора я позвал Шредера и платил ему по десяти
рублей за визит. Когда она пришла в сознание, я стал меньше являться на
глаза. А впрочем, что ж я описываю. Когда она встала совсем, то тихо и молча
села в моей комнате за особым столом, который я тоже купил для нее в это
время... Да, это правда, мы совершенно молчали; то есть мы начали даже потом
говорить, но - всё обычное. Я, конечно, нарочно не распространялся, но я
очень хорошо заметил, что и она как бы рада была не сказать лишнего слова.
Мне показалось это совершенно естественным с ее стороны: "Она слишком
потрясена и слишком побеждена, - думал я, - и, уж конечно, ей надо дать
позабыть и привыкнуть". Таким образом мы и молчали, но я каждую минуту
приготовлялся про себя к будущему. Я думал, что и она тоже, и для меня было
страшно занимательно угадывать: об чем именно она теперь про себя думает?
Еще скажу: о, конечно, никто не ведает, сколько я вынес, стеная над ней
в ее болезни. Но я стенал про себя и стоны давил в груди даже от Лукерьи. Я
не мог представить, предположить даже не мог, чтоб она умерла, не узнав
всего. Когда же она вышла из опасности и здоровье стало возвращаться, я,
помню это, быстро и очень успокоился. Мало того, я решил отложить наше
будущее как можно на долгое время, а оставить пока всё в настоящем виде. Да,
тогда случилось со мной нечто странное и особенное, иначе не умею назвать: я
восторжествовал, и одного сознания о том оказалось совершенно для меня
довольно. Вот так и прошла вся зима. О, я был доволен, как никогда не бывал,
и это всю зиму.
Видите: в моей жизни было одно страшное внешнее обстоятельство, которое
до тех пор, то есть до самой катастрофы с женой, каждый день и каждый час
давило меня, а именно - потеря репутации и тот выход из полка. В двух
словах: была тираническая несправедливость против меня. Правда, меня не
любили товарищи за тяжелый характер и, может быть, за смешной характер, хотя
часто бывает ведь так, что возвышенное для вас, сокровенное и чтимое вами в
то же время смешит почему-то толпу ваших товарищей. О, меня не любили
никогда даже в школе. Меня всегда и везде не любили. Меня и Лукерья не может