"Ф.М.Достоевский. Кроткая (Фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

Два слова прежде того. Еще за месяц я заметил в ней странную
задумчивость, не то что молчание, а уже задумчивость. Это тоже я заметил
вдруг. Она тогда сидела за работой, наклонив голову к шитью, и не видала,
что я гляжу на нее. И вдруг меня тут же поразило, что она такая стала
тоненькая, худенькая, лицо бледненькое, губы побелели, - меня всё это, в
целом, вместе с задумчивостью, чрезвычайно и разом фраппировало. Я уже и
прежде слышал маленький сухой кашель, по ночам особенно. Я тотчас встал и
отправился просить ко мне Шредера, ей ничего не сказавши.
Шредер прибыл на другой день. Она была очень удивлена и смотрела то на
Шредера, то на меня.
- Да я здорова, - сказала она, неопределенно усмехнувшись.
Шредер ее не очень осматривал (эти медики бывают иногда свысока
небрежны), а только сказал мне в другой комнате, что это осталось после
болезни и что с весной недурно куда-нибудь съездить к морю или, если нельзя,
то просто переселиться на дачу. Одним словом, ничего не сказал, кроме того,
что есть слабость или там что-то. Когда Шредер вышел, она вдруг сказала мне
опять, ужасно серьезно смотря на меня:
- Я совсем, совсем здорова.
Но сказавши, тут же вдруг покраснела, видимо, от стыда. Видимо, это был
стыд. О, теперь я понимаю: ей было стыдно, что я еще муж ее, забочусь об
ней, всё еще будто бы настоящий муж. Но тогда я не понял и краску приписал
смирению. (Пелена!)
И вот, месяц после того, в пятом часу, в апреле, в яркий солнечный день
я сидел у кассы и вел расчет. Вдруг слышу, что она, в нашей комнате, за
своим столом, за работой, тихо-тихо... запела. Эта новость произвела на меня
потрясающее впечатление, да и до сих пор я не понимаю его. До тех пор я
почти никогда не слыхал ее поющую, разве в самые первые дни, когда ввел ее в
дом и когда еще могли резвиться, стреляя в цель из револьвера. Тогда еще
голос ее был довольно сильный, звонкий, хотя неверный, но ужасно приятный и
здоровый. Теперь же песенка была такая слабенькая - о, не то чтобы заунывная
(это был какой-то романс), но как будто бы в голосе было что-то
надтреснутое, сломанное, как будто голосок не мог справиться, как будто сама
песенка была больная. Она пела вполголоса, и вдруг, поднявшись, голос
оборвался, - такой бедненький голосок, так он оборвался жалко; она
откашлялась и опять тихо-тихо, чуть-чуть, запела...
Моим волненьям засмеются, но никогда никто не поймет, почему я
заволновался! Нет, мне еще не было ее жаль, а это было что-то совсем еще
другое. Сначала, по крайней мере в первые минуты, явилось вдруг недоумение и
страшное удивление, страшное и странное, болезненное и почти что
мстительное: "Поет, и при мне! Забыла она про меня, что ли?"
Весь потрясенный, я оставался на месте, потом вдруг встал, взял шляпу и
вышел, как бы не соображая. По крайней мере не знаю, зачем и куда. Лукерья
стала подавать пальто.
- Она поет? - сказал я Лукерье невольно. Та не понимала и смотрела на
меня, продолжая не понимать; впрочем, я был действительно непонятен.
- Это она в первый раз поет?
- Нет, без вас иногда поет, - ответила Лукерья.
Я помню всё. Я сошел лестницу, вышел на улицу и пошел было куда попало.
Я прошел до угла и стал смотреть куда-то. Тут проходили, меня толкали, я не
чувствовал. Я подозвал извозчика и нанял было его к Полицейскому мосту, не