"Федор Михайлович Достоевский. Письма (1870)" - читать интересную книгу автора

меня обеспечено два-три года для этого романа, как у Тургенева, Гончарова
или Толстого, и я написал бы такую вещь, о которой 100 лет спустя говорили
бы! Я не хвастаюсь, спросите Вашу совесть и: воспоминания Ваши обо мне:
хвастун ли я? Идея так хороша, так многозначительна, что я сам перед нею
преклоняюсь. А что выйдет? Заранее знаю: я буду писать роман месяцев 8 или
9, скомкаю и испорчу. Такую вещь нельзя иначе писать как два-три года. (Да и
объемиста она: листов 35 будет). Детали, может, выйдут недурно, будут
начерчены характеры - но начерно. Будет много невыдержек, лишних
растянутостей. Бездна красот (говорю буквально) не войдет ни за что, ибо
вдохновение во многом зависит от времени. Ну, а я все-таки сажусь писать!
Разве не мучение (2) сознательно на себя руки подымать!
Но пока дело не в том, а дело в том, что все мои расчеты рушились. Я
решительно надеялся в начале года, что, послав значительную часть романа в
"Р<усский> вестник" к 1-му августа и попросив у них (3) вперед на житье
денег, получу и поправлюсь. Теперь же что мне делать? Разве к 1-му сентября
вышлю часть, да и то небольшую. (Я хотел выслать разом много, чтоб иметь
хоть основание попросить вперед.) Теперь же просить стыдно. 1-я часть (всех
будет 5) будет всего в 7 листах - как тут просить? А между тем так как все
расчеты теперь переменились - то буквально не знаю в настоящую минуту, чем
буду жить? Ну вот, извольте работать в таком настроении.
Наконец, много неизвестности. Положим, если я очень буду не жалеть себя
и пошлю 1-ю часть в сентябре (так как кое-что из написанного прежде все-таки
войдет сюда и я в сентябре поспею доставить листов 7), то, во-1-х, это уже,
разумеется, для напечатания в будущем году, стало быть, я опять не исполнил
обещания; (4) а во-2-х, захотят ли они со мной возобновить прежние
отношения? Не самбициозничают ли? Не захотят ли обидеться? Так как я должен
им, то роман примут, а вперед давать не будут? Да и не то одно: я желаю
прежних дружеских отношений. Не знаете ли Вы, Сонечка, чего-нибудь? То есть
продолжают ли они ждать от меня работы и что именно обо мне говорят? Если
знаете хоть что-нибудь, то напишите мне. Но, ради бога, сами с ними не
заговаривайте обо мне и не расспрашивайте у них. Разве если Вы там с
кем-нибудь коротки, то скажите, что я работаю для них, но что весь роман
переделываю и что во всяком случае скоро начну (5) высылать по частям.
Впрочем, как знаете. Лучше (6) не говорите им; это можно только сказать в
свободном, естественном разговоре, который сам собою пришел, а выпытывать я
отнюдь не хочу. (7) Выпытывая, можно повредить себе и навести их на
какие-нибудь подозрительные мысли насчет меня. Да и Вам не годится совсем. А
потому лучше ничего не говорите им. Через два месяца все узнаю. Конечно,
"Заря" с коленопреклонением возьмет мой роман. Но мне бы хотелось с
"Р<усским> вестником" возобновить отношения.
Ну вот, все это меня очень волнует и мешает мне жить и работать
спокойно; но есть и много другого, о котором не пишу. С войной кредит почти
совсем кончился повсеместно, (8) - жить труднее. Но перетащу как-нибудь.
Главное бы здоровье, но его-то и нет, то есть прежнего. Насчет войны с Вами
не согласен совсем. Без войны человек деревенеет в комфорте и богатстве и
совершенно теряет способность к великодушным мыслям и чувствам и неприметно
ожесточается и впадает в варварство. (9) Я говорю про народы в целом. Без
страдания и не поймешь счастья. Идеал через страдание переходит, как золото
через огонь. Царство небесное усилием достается. Франция слишком очерствела
и измельчала. Временная боль ничего не значит: она ее перенесет и воскреснет