"Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Том 1" - читать интересную книгу автора

стал Петербургом. Да дело, впрочем, и не в названиях. Дело в ином - то, что
было близким Сергею Довлатову, осталось близким и нам:

Нет, мы не стали глуше или старше,
мы говорим слова свои, как прежде,
и наши пиджаки темны все так же,
и нас не любят женщины все те же.
И мы опять играем временами
в больших амфитеатрах одиночеств,
и те же фонари горят над нами,
как восклицательные знаки ночи...

Так давным-давно, в дни нашей литературной юности, писал неизменно
восхищавший Сергея поэт. Тени их обоих блуждают теперь над сумеречной Невой.
С февраля 1979 года - около двенадцати лет - Довлатов жил в Нью-Йорке,
где окончательно выразил себя как прозаик. На Западе, в США и Франции,
выпустил двенадцать же книг на русском языке. Плюс две совместные. Одну с
Вагричем Бахчаняном и Наумом Сагаловским - "Демарш энтузиастов" (1985). И
вторую с Марианной Волковой - "Не только Бродский" (1988).
Стали его книги издаваться и на английском, и на немецком языках. При
жизни переведен также на датский, шведский, финский, японский, печатался в
престижнейших американских журналах "Ньюйоркер", "Партизан Ревью" и других.
Самым лестным образом отзывались о Довлатове Курт Воннегут и Джозеф Хеллер,
Ирвинг Хау и Виктор Некрасов, Георгий Владимов и Владимир Войнович.

3

Почему же все-таки российский талант на родине вечно в оппозиции? Не
потому ли, что его цель, говоря словами Пушкина, идеал? А жизнь человеческая
так далека от совершенства, так хрупка и быстротечна! По завету нашей
классической литературы (и это идеальный, высший аспект обозначенных
биографией обстоятельств), место художника - среди униженных и оскорбленных.
Он там, где вершится неправосудие, угасают мечты, разбиваются сердца.
Но и из темной утробы жизни художник извлекает неведомые до него
ослепительные смыслы. Они "темны иль ничтожны" - с точки зрения
господствующей морали, и сам художник всегда раздражающе темен для
окружающих. От него и на самом деле исходят опасные для общества импульсы. И
я не раз бывал свидетелем того, как само появление Сергея Довлатова в
присутственном месте омрачало чиновные физиономии, а вежливый тембр его
голоса буквально выводил из себя. Как-то сразу и всем становилось ясно: при
Довлатове ни глупость, ни пошлость безнаказанно произнести невозможно. Я уж
не говорю о грубости.
Эту реакцию ни на довлатовские политические взгляды, ни на его всегда
оставлявший желать лучшего моральный облик списывать не приходится.
Будоражило - в том числе и его доброжелателей - другое: способность
художника приводить людей в волнение в минуту, когда волноваться, кажется,
никакого повода нет, когда "всем все ясно", когда все табели о рангах
утверждены.
Взгляд художника царапает жизнь, а не скользит по ее идеологизированной
поверхности. Довлатов был уверен, например, что строчка из "Конца прекрасной