"Сергей Довлатов. Собрание сочинений в 4 томах. Том 1" - читать интересную книгу автора

эпохи" Бродского - "Даже стулья плетенью держатся здесь на болтах и на
гайках" - характеризует время ярче и убийственней, чем обнародование всей
подноготной Берии.
Социальная критика в искусстве грешит тем, что едва проявленный негатив
выдает за готовый отпечаток действительности и творит над ней неправедный
суд. Там, где общественное мнение подозревает в человеческом поведении
умысел и злую волю, Довлатов-прозаик обнаруживает живительный,
раскрепощающий душу импульс.
Неудивительно, что он питал заведомую слабость к изгоям, к плебсу,
частенько предпочитая их общество обществу приличных - без всяких кавычек -
людей. Нелицемерная, ничем не защищенная открытость дурных волеизъявлений
представлялась ему гарантией честности, благопристойное существование -
опорой лицемерия. Симпатичнейшие его персонажи - из этого низкого круга.
Заведомый рецидивист Гурин из "Зоны" в этом смысле - образец. Нельзя не
вспомнить и "неудержимого русского деграданта" Буша из "Компромисса", и
удалого Михал Иваныча из "Заповедника". Почти всех героев книги "Чемодан",
героиню "Иностранки"... Все они стоят любого генерала.
Аутсайдеры Довлатова - лишние в нашем цивилизованном мире существа.
Лишние - буквально. Они нелепы с точки зрения оприходованных здравым смыслом
критериев и мнений. И все-таки они - люди. Ничем не уступающие в этом звании
своим интеллектуальным тургеневским предтечам.
Трудно установить, отреклись довлатовские герои от социальной жизни или
выброшены из нее. Процесс этот взаимообусловлен. Тонкость сюжетов прозаика
на этом и заострена. Довлатов ненавязчиво фиксирует едва различимую границу
между отречением и предательством. Отречением от лжи. И предательством
истины.
Большинство выявленных и невыявленных конфликтов довлатовских историй -
в этом пограничном регионе. Они проецируются и на литературную судьбу
прозаика. Как и на судьбу других изгнанных или выжитых из России талантливых
художников застойных лет. Чаще всего не по собственному разумению, а под
идеологическим нажимом они перебирались на Запад. Анонимные "вышестоящие
мнения" имели тенденцию неуклонно закручиваться в конкретные "персональные
дела". Аморальная сущность предпринятого натиска ясна. Ясен и смысл всех
этих акций. Творческую интеллигенцию, отрекавшуюся от неправедных взглядов и
действий, цинично зачисляли в предатели.
Чувствительность Довлатова к уродствам и нелепостям жизни едва ли не
гипертрофирована. Однако беспощадная зоркость писателя никогда не уводит его
в сторону циничных умозаключений. Это определяющая всю довлатовскую эстетику
нравственная черта.
Я бы назвал Довлатова сердечным обличителем.
И не его вина, если способность высказывать горькую правду с
насмешливой улыбкой так раздражает людей. Блюстителей порядка улыбка
раздражает яростнее, чем сама истина в любом ее неприглядном виде.

4

Еще в бытность свою в Ленинграде Сергей признался как-то, что для него
вполне обыденная реплика из Марка Твена - "Я остановился поболтать с
Гекльберри Финном" - полна неизъяснимого очарования. Он даже собирался
сделать эту фразу названием какой-нибудь из своих книг. Да и сам был склонен