"Аркадий Драгомощенко. Описание английского платья..." - читать интересную книгу автора

они наблюдали, как сворачиваются дроби ангелов, наподобие крови,
пролитой на стекло. Слева я различил неяркий силуэт. Машина
воображения предполагает постоянное проецирование прошлого в будущее
при одновременном изменении опыта, производимого "прошлым". Последнее
изменение также условно. Она стояла, вглядываясь в зыбкое сияние,
играющее над асфальтом, затем обернулась. Полы ее черного, шелкового
пиджака были отнесены воздухом. Лед и желтый свет, стоящий вокруг, как
последние числа забытого доказательства, тлеющего лиловым в местах,
где его касалось шелковое очертание. Во что она была одета, чем она
была среди предметов и имен, навязывающих себя мне? Мешает свет.
Диалоги. Инструкция: набрать в горсть земли, растереть ее с чемерицей,
медленно высыпать под ноги, - урок слуху, капля за каплей. Намного
любопытней - происходящее в моей голове. Тихая, полуденная оторопь
чердаков, сирень внизу, шмели, застывшие дрожью в пионах, шелест речи
непризнанной, неузнанной, неуследимой, и лица против солнца: все те
же, приближаются, и в последний миг ускользают вдоль шевеления пальцев
в старании объяснения, к старению вспять уходящей вести в серебряные
короны листвы, и лишь быстрый нож, отраженный воспоминанием о весенней
воде, бескровно разделяет потаенную тьму лета на бескорыстное
прикосновение и тетиву молнии. Опрокинутый стакан, головокружение.
Попробуй по-другому, найди иной подход, начни со степи. Помнится, мы
закончили свой последний разговор на том, что в определенный момент
человек перестает зависеть от чего бы то ни было. Что мы собой
представляем, когда находимся в объятиях друг друга? Что кому
принадлежит? Мы превращаемся в совладельцев одного и того же - одной
кожи, одного дыхания, одних и тех же кровяных телец, лишенные
воспоминаний на неизреченно краткий миг, опоясанные незримыми
ураганами и песчаными смерчами. Ледяные ступени семейных альбомов.
Возможно, это ожидаемо, также вероятно, что к этому мы стремимся и не
исключено даже то, что такое ожидание составляет часть суммы значений,
образовывающих (для кого-то извне, создающих самое "вне") нашу жизнь.
Во что трудно поверить. Я и не намерен верить. С какой стати? Однако,
я честен, когда пишу тебе это, поскольку ныне неукоснительно уверен в
том, что любое мое слово безмысленно и существует всего-навсего как
призрак, являющийся в особые мгновения сладостной слабости и
определенных совпадений фаз луны, когда испарения нежно изменяют
оптику круглых зеркал влажного шелеста. Я попросту жду, когда, - и это
будет озарением, наградой, это будет тем неизъяснимым разрывом любви -
мое бессловесное тело разорвет лед, и дальше ничего не будет из того,
чего бы следовало ожидать. Ранее в этом месте я часто принимался
рассуждать о падении, как о резком изменении пропорций и масштабов. Но
опять и опять сначала. Важны мотивы мутации. Мои ногти блестят, и
каждый отражает по облаку, в каждом скрыта птица, в клюве каждой -
агатовая вишня. Веера сложены, но киноварь по-прежнему ищет свои
сновидения на стекле. Скрип. Каждая умирающая клетка - колодец, в
котором высказывание черпает целостность.


От своих желаний также. В этом случае было бы разумней говорить не об
определенного толка зависимости, но об обретении довольно-таки легкого