"Виктор Драгунский. Слониха Лялька (Рассказ, детск.)" - читать интересную книгу автора

потом открыла свой человеческий грустный взгляд. Давненько мы не виделись
с ней. Давненько, что и говорить, и вполне можно было позабыть меня,
выкинуть из головы и сердца. Но тогда, когда мы виделись, мы крепко
дружили, встречались каждый день. И сейчас Лялька узнала меня мгновенно. Я
это увидел в её глазах. Она не стала приплясывать от радости и трубить
"ура" во весь свой мощный хобот. Видно, не до того ей было, сил было мало.
Просто по глазам её я увидел, что она меня узнала, и глаза её пожаловались
мне. Она искала сочувствия у старого друга. Она похлопала ресницами и
покачала головой, словно сказала: "Вот как привелось свидеться...
Скверные, брат, дела..."
И всё-таки она сделала над собой усилие и, приподняв хобот, тихонько
и длительно дунула мне в лицо.
- Узнала, - сказал Панаргин голосом, полным нежности. - Ну что за
животное такое, девочка ты моя...
- Да, - сказал я, - узнала, милая.
И я вынул из пакета плюшку и протянул её Ляльке.
- Лялька, - сказал я, - на булку.
Она снова подняла свой слабый хобот. Дыхание у неё было горячее.
Я держал сладкую, пахучую булку на раскрытой ладони. Но Лялька
нерешительно посопела и отказалась. Хобот её равнодушно, немощно и на этот
раз окончательно повис над полом. Я прислонил пакет с булками к тумбе.
- Что такое, - сказал я, - еду не берёт... Температура, по-моему.
- Ну да, - сказал Панаргин. - Простыла, наверно. Здесь сквозняки...
Черти бы их побрали, устроили ход на задний двор, а дверь не затворяют,
дует прямо по ногам, её и прохватило. Она же хрупкая. Не понимают, думают,
раз слон, так она вроде паровоза. Всё нипочём - и дождь, и ветер... А она
хрупкая!
- Кашляет?
- Да нет, не слышно, а дышит трудно.
- И давно она так?
- Да с утра. И завтракала неохотно. Я обратил внимание - плохо ест!
Я зашёл сбоку и стал обходить Ляльку постепенно, вдоль туловища, и
прикладывал ухо к наморщенной и шуршащей Лялькиной коже. Где-то далеко
внутри, как будто за стеной соседней комнаты, мне услышались низкие
однообразные звуки, словно кто-то от нечего делать водил смычком по
басовой струне контрабаса.
- Бронхит, по-моему, - сказал я.
- Только бы не воспаление лёгких, боже упаси!
- По-моему, надо кальцекса ей дать.
- Ей встряска нужна, и согреть надо. Что ей кальцекс...
Вот так стоять и канючить он мог бы ещё до утра, потому что Иван
Русаков привык до всего добираться собственными руками, и глаз у него был
острый, хозяйский, а его помощники были людьми нерешительными,
несамостоятельными - воспитал на свою голову. А теперь вот слонихе худо, а
этот чудак маялся и робел, как мальчишка.
- Тащи ведро, - сказал я твёрдо и повелительно, - и пошли за вином.
- Во-во! И сахарку кило три! Сейчас, сейчас мы её вылечим... Не может
быть - вылечим!
Он очень обрадовался тому, что кто-то взял на себя обязанности решать
и командовать: ему теперь нужно было только подчиняться и возможно лучше