"Билл Драммонд. Дурная мудрость " - читать интересную книгу автора

думу и, может быть, даже пытаюсь учить тебя жизни, дорогой мой читатель. Я
только что разорвал пять страниц этих напыщенных рассуждений на тысячу
виноватых кусочков.
С вами бывает такое: у вас есть свое мнение по какому-то поводу,
какие-то твердые убеждения, которых вы держитесь, может быть, не один год,
но стоит вам записать все эти соображения на бумажке, а потом вдумчиво
прочитать, как вы вдруг понимаете, что все это - самодовольная и напыщенная
ерунда, и что раньше вы декларировали этот бред исключительно для того,
чтобы ощутить свое моральное превосходство над подругой, или над младшим
братишкой, или над кем-то еще? Со мной - бывает. Вот прямо сейчас и было.
Наверное, то обстоятельство, что я лежу у себя на полке и пишу эти записки в
самом начале седьмого утра, в то время как Гимпо и Z упражняются в
декадентском искусстве сна, и дало мне все основания предположить - сразу
оговорюсь, что ошибочно, - что человечество просто загнется без моей
наивысшей мудрости.
Поезд резко затормозил у перрона в Рованиеми. Кто-то из моих дрыхнущих
спутников мощно пернул. Гимпо откашлялся и сплюнул на пол. Я накрыл одеялом
мертвое тело - жертву вчерашней разнузданной жути, - и встал у раковины,
чтобы совершить утреннее омовение.
По купе разливалась вонь канализации. Билл все еще спал, а Гимпо
пытался выпутаться из простыни, разукрашенной в угрюмо экспрессионистской
манере Джексона Поллока - размашистыми мазками физиологических выделений и
черной крови. При этом он громко стонал. Обе губы у него разбиты, под
глазом - фингал. Потом я услышал какое-то шевеление и истошный вопль. Это
Билл спрыгнул со своей зловонной подстилки. Его бледный лик исказился от
ужаса, и он бешено замахал рукой, стряхивая прилипшую к ней мелко
нарубленную человеческую печенку. Он быстро прикрыл одеялом что-то у себя на
полке и пулей вылетел из купе. Я издал утренний громоподобный пердунчик и
бросился следом за ним.

Я уже пожалел, что разорвал те страницы. Все- таки там попадались и
дельные мысли; например, про мое убеждение, что хотя наши тела и стареют,
изнашиваются и распадаются на кусочки, в сердце каждого человека есть некий
юный цветок, который растет и цветет до последнего мига - до самой смерти.
Ладно, сделаем перерыв. Закрываю блокнот и смотрю в окно: сосны в шубах из
снега и млечное небо. Грусть потихонечку отступает. Мир - вот он, на месте,
и я себя чувствую очень даже неплохо. Попробую все-таки восстановить тот
кусок.
На последней странице из тех, что я вырвал и разорвал, я сравнивал
жизнь с подъемом на гору. Я писал, что как раз в прошлом году я добрался до
очередного, казалось бы, непреступного перевала, откуда уже видно вершину.
Да, подъем сделался круче, теперь на тропе попадаются шаткие камни и ледяные
участки, но я вижу вершину - то есть я очень надеюсь, что это вершина, - и
знаю, что должен подняться туда. Пройти по этой тропе до конца. Я вдруг
понимаю, что наша поездка на Северный полюс с иконой Элвиса, она ничего не
изменит; что мы с Z и Гимпо просто пытаемся убежать от повседневной убогой
рутины, просто хотим посмеяться - за счет тех, кого любим. Я уверен, что
даже те, настоящие, исторические волхвы тоже пытались сбежать от чего-то,
что доставало их в жизни, и у них тоже были свои разногласия и свои
сложности на пути в Вифлеем. Да, они тоже нюхали вонь своего пердежа. Но все