"Евгений Дрозд. Троглодиты Планона" - читать интересную книгу автора

физическом, а не на мысленном уровне. Раньше такого не было. Значит,
сможете. А что конкретно делать, вам учитель подскажет. У него богатый
опыт...
Хаксли пару секунд колеблется и наконец соглашается. Еще с минуту
обсуждаем детали, и на этом наша беззвучная беседа заканчивается.
Воистину странная это была беседа.. Полковник закрыт от меня газетой и,
чувствую, что он ее читает точно так же, как я свою книгу, про которою я
даже не могу сказать, что это за она. То ли библия, то ли том Шекспира.
Просто книга. Книга вообще... Хаксли же вовсе не видно - укрылся на своей
галерее, только клубы сигарного дыма пускает.
Я с нетерпением жду, когда, наконец, ворвутся в салун люди Коттонфилда
и разыграется последний акт драмы идей.
А пока что я оглядываю салун, в котором царят полумрак и тишина,
подобные темной воде в застойном омуте. И все в холле ведут себя так, как
будто и не было никаких выстрелов, несколько минут назад и никто не падал
сверху на столики (куда, кстати, этот парень делся? Его нигде не видно), и
как будто никто не догадывается, что здесь начнется через пару минут. И
грузный бармен полирует полотенцем стаканы, от которых скоро останутся лишь
осколки. И тапер дремлет, положив руки и голову на крышку пианино, и пыльный
солнечный луч освещает его лохматую шевелюру, высвечивает висок и
подбирается к подрагивающим векам. И шериф, как ни в чем не бывало, сидит,
подпирая стенку и вытянув ноги, и смотрит перед собой пустым взглядом. (Руки
в карманах брюк; стул качается на двух ножках). Над шерифом огромное, чуть
ли не на всю стену полотно в тяжелой, золоченой раме с изображением битвы
при Геттисберге. И все делают вид, что и не подозревают (а может, и впрямь
не подозревают), что скоро в холле пальбы и дыма будет больше, чем на
картине...
Все заняты своим. И группа шулеров, лениво гоняющих по столу
затасканную колоду карт - без денег, "на мелок". И несколько ковбоев за
другим столиком, пьющих виски, (Это с утра-то, когда им давно пора со своими
стадами ни пастбищах быть. Такие же, видать, ковбои, как и этот Боб Хаксли).
Когда начнется заварушка, все они с готовностью похватаются за невесть
откуда взявшееся оружие и с удовольствием, не разбираясь, кто и что,
ввяжутся в сражение, хотя никто их об этом не просит...
Наконец-то!.. С треском распахиваются дверцы, и врываются в салун
веселые ребята в широкополых шляпах и с кольтами в руках, и начинается...
У входа, кстати, неизвестно откуда возникает бочка. Та самая, для меня
предназначенная. Секунду назад ее не было.
Трах-бах-тарарах...Вжиу-у-у...А-а-а! У-у-у!!!
Звон бьющейся посуды. Зеркала вдребезги, в картину сажают пулю за
пулей, пороховой дым заволакивает поле битвы, под напором падающих тел
разлетается на куски мебель, а звонкие плюхи и треск сворачиваемых челюстей
заглушают даже выстрелы.
А... вот он спрыгивает со своей галереи, эффектно приземляется на
столике полковника (тот продолжает читать газету) и открывает стрельбу. Уму
непостижимо, как это он даже в полете и в пылу любой драки умеет выкроить
время для самолюбования. Нарцисс поганый! На долю секунды во мне
пробуждается раздражение. Но я его подавляю. В конце концов, он не виноват,
такая у него роль в этом спектакле...
Вот его сшибают со стола. Внимание! Мой выход.