"Юрий Дружников. Уроки Василия Гроссмана (Страницы воспоминаний)" - читать интересную книгу автора

Василий Гроссман был официально признанным автором. А меня, едва приняв
в Союз писателей, тут же стали замалчивать, не дав напечатать ничего
серьезного. Маленький пример: в романе "Ангелы на кончике иглы" главный
идеолог Михаил Суслов - "товарищ в плаще, который предпочитает быть в тени"
- сатирическая гротескная фигура, серый и мрачный идеологический кардинал,
который крутит ручку машины Лжи, управляя всей советской прессой. Он
поддерживает редактора "Трудовой правды" Макарцева, и он же в конце романа
гонит этого редактора с поста. А Гроссман в жизни лично идет на прием к
живому Суслову ходатайствовать о возвращении собственной рукописи. Надо мной
уже тяготеет "Не верь-не бойся-не проси". А Гроссман, при всем уважении к
нему: хотя и не боится, но еще верит и просит.
Правда войны и послесталинская оттепель формировали Гроссмана. Нас
формировала уже не оттепель, а ее закат. Почти зримый крах системы сделал
нас отчаянными циниками. Важным моментом стала Чехословакия 1968 года.
Последняя надежда была, что после Пражской весны будет весна Московская. А
вместо нее наступила Московская осень: террор против интеллигенции, мрак. В
"Ангелах на кончике иглы" система завинчивает гайки, возвращаясь к темным
временам. Гроссман рассчитывал на публикацию внутри. А я сразу писал "в
стол" и в самиздат, значит, с максимальной свободой выражения. Мои герои -
Суслов, Андропов, Брежнев, цензура, генералы ЧК, их семьи, их кухня.
Гроссмана просили дописать главу о хорошем Сталине, и он это сделал в нужном
властям ключе. Мое поколение уже вспоминало о Сталине, не рассчитывая на
публикацию, совсем в другом ключе.
Гроссмана затравили. А я случайно выжил. Если бы Гроссман пожил дольше,
как мои старшие товарищи по цеху Семен Липкин и Лев Копелев, он написал бы
великолепные вещи. Если бы... Но не дали ему жить.
Оглядываясь в прошлое, я попытаюсь сейчас рационально спросить себя: а
что дал идущим за Гроссманом русским писателям его жизненный опыт борьбы
одиночки с тоталитарным монстром?
Первым уроком была и остается сегодня трагедия Гроссмана, пойманного
властями врасплох. Всю историю с изъятием рукописи гебешниками я знал до
мельчайших деталей через Наташу. Прямой человек и честный, Василий Семенович
показал пришельцам с планеты Лубянка, где все копии его рукописи. Честность
эта обернулась наивностью. Он, провоевавший всю войну, все нам про это в
текстах объяснивший, сложил оружие к ногам душителей свободного слова,
добровольно помогал им все конфисковать. Еще не вошел в наш обиход призыв
другого одиночки: "Не верь, не бойся, не проси".
Другой урок Гроссмана для меня состоял в том, что пока живешь в этой
стране доверчивости нет места, нечего и думать нести серьезную рукопись в
советский журнал или издательство. Он был смущен, когда его напечатали на
Западе, говорил, что главное - печататься здесь, то есть на родине. Он
ругал Тамиздат, книги, которые удавалось заполучить из-за границы, считая,
что авторы на свободе должны писать острее и больше правды. Это, может, и
справедливо, но руководство Союза писателей, журналы и издательства напрямую
связаны с "теми, с кем надо". И ясно было, что приходится писать в стол, а
если хочешь идти к читателю немедленно, то напрямую.
Началась эпоха Самиздата: шесть-семь копий на папиросной бумаге
раздаются друзьям, а от них их знакомым. Прятать написанное, причем копии в
разных местах, желательно через посредников, чтобы ты сам не знал, где они
хранятся, и только потом давать читать. Собственные рукописи, в том числе